Найти тебя
Шрифт:
Элизабет упала на диван.
— Если это так, то я очень скоро последую за ним, — сказала она, и ее голос задрожал от сдерживаемого горя.
Арчи налил ей рюмочку джина, затем подошел к окну и стал пристально вглядываться в постепенно исчезающий дневной свет. Дом, который перешел по наследству его матери, находился в двух шагах от поместья, к нему можно было спуститься, пройдя вниз по саду, и из него открывался вид на море. Это был симпатичный белый домик с большими окнами, построенный в то же самое время, что и большой дом, но не такой любимый и необычайно сырой. От него исходил могильный холод, как и от его хозяйки;
— Почему в записке сказано «Простите меня»? Простить тебя за что, Монти? За то, что ты оставил семью без отца и мужа? За то, что не рассказал мне о своих несчастьях? За то, что ты все носил в себе? Или за то, что не попросил о помощи? — Казалось, Арчи разговаривал сам с собой.
— Он не был несчастен, — отрывисто произнесла Элизабет и сделала большой глоток джина. — Он был веселым. Он всегда был веселым. Другим его просто невозможно представить. Никаких сюрпризов. Он всегда был таким же, как и его отец, — целеустремленным! Более честного человека вряд ли можно найти. Если он мертв, то это случилось не потому, что он искал смерти. Смерть нашла его и унесла. — Она выпрямилась, ее челюсти были крепко сжаты, как будто она изо всех сил старалась скрыть свои эмоции. — Но я в это не поверю, пока не будет доказательств. Никаких похорон! Пока не нашли тела, мой Роберт все еще жив.
Арчи повернулся, чтобы посмотреть на нее. Она была крупной женщиной, с широкими бедрами и сильным грозным лицом, однако в этой комнате она казалась очень маленькой.
— Почему бы тебе не погостить в поместье какое-то время? — мягко предложил он, зная, что Джулия не поблагодарит его за эту идею. Мать строго посмотрела на него.
— Возможно, я и стара, но я никогда за все четырнадцать лет не жаловалась на одиночество. Нет никакой причины быть сейчас кому-нибудь обузой. Завтра, как обычно, я приду на мессу, а потом мне хотелось бы поговорить с отцом Далглиешем наедине. Если Роберт мертв, тогда только Господь сможет меня утешить.
Когда Арчи вышел из комнаты, он услышал звук разбившейся рюмки. Он поспешил обратно и увидел мать на коленях: она собирала кусочки стекла дрожащими руками. Он опустился рядом с ней.
— Оставь меня одну, — рявкнула она.
Ее грубые слова поразили его, но он сделал, как ему велели, и направился к выходу. Обернувшись, Арчи увидел, что она упала на пол и закрыла лицо руками. Он ощутил инстинктивный порыв утешить мать, но он понимал, что это только вызовет у нее раздражение. И он вышел с чувством собственной неполноценности, которое преследовало его всю жизнь. А Монти ведь почему-то восхищался им! Что в нем могло вызвать восхищение?
Отец Далглиеш добрался до своего велосипеда. Сумерки были темными, воздух прохладным, ветер принес первый запах дыма, столь характерный для осени, вперемешку с ароматом океана. Он на минуту задумался, размышляя о том, был ли толк от его визита. Вот отец Хэнкок наверняка бы знал, что именно нужно сказать. Да, Хэнкок, но не он! У него самого не было ни достаточного словарного запаса, ни соответствующих
Неожиданно он почувствовал чье-то присутствие за спиной и, не отпуская руль велосипеда, обернулся. Он увидел Селестрию, примостившуюся на пороге. Она чиркнула спичкой, закуривая сигарету, и ее прелестное лицо вдруг осветилось в сумерках.
— Мама не любит, когда я курю. Она говорит, что леди не подобает так себя вести.
— Думаю, она совершенно права, — ответил отец Далглиеш.
— А я думаю, что сегодня как раз один из тех дней, когда можно сделать исключение из правил. А вы так не считаете?
— Мне ужасно жаль, Селестрия.
— Мне тоже. Это чудовищный позор. Я просто с ума схожу. Ходить по кругу снова и снова, задаваясь одним и тем же вопросом: «Похоже на самоубийство, но разве папа способен на него? И зачем ему это делать?» И так продолжается снова и снова. Я хочу закрыть уши, чтобы всего этого не слышать. Что касается мамы, то она опять в постели с приступом мигрени, и папы нет, чтобы избавить ее от этого страдания. Тетя Антилопа права: она никогда не поправится. — Она подняла глаза, выпуская струйку дыма. — Что толкает человека на самоубийство?
— Невыносимые несчастья, — ответил священник. — Такая тяжелая депрессия, что альтернатива, какой бы, по мнению человека, она ни была, все же лучше, чем жизнь.
— Видите ли, это как раз то, чего я не могу понять. Папа был очень счастливым. Все время. Он всегда улыбался. У него находилась минутка для каждого. Никто для него не был слишком маленьким или незначительным, чтобы не уделить ему внимания. Знаете, он заботился о людях. Он беспокоился о нас. Он любил жизнь. Зачем такому человеку, как он, писать записку, класть ее на дно бутылки, отправляться в открытый океан, а потом прыгать за борт?
Отец Далглиеш приставил велосипед к стене и подошел, чтобы присесть рядом с ней. Он чувствовал, что Селестрии необходимо с кем-то поговорить, и обрадовался возможности быть ей полезным.
— А вы всегда ездите на велосипеде? — спросила она, и он вдруг ощутил аромат свежих колокольчиков, будто росших на ее коже. Было что-то притягательное в этом запахе весны, который заставлял низ его живота не подчиняться разуму.
— Когда погода хорошая, — ответил он.
— А когда идет дождь?
— Я или мокну, или беру машину.
— Так у вас есть машина?
— Да, есть. — Он робко улыбнулся. — Но я не люблю ездить на машине.
— Вы боитесь?
— Ну, точнее сказать, немного нервничаю.
— Когда я учусь водить, то думаю, что кто-то, возможно, еще больше нервничает, чем я.
Она держала во рту сигарету и наблюдала за ним сквозь дым, который струйкой выпускали ее губы.
— Скажите, а человек, совершивший самоубийство, отправляется в ад? — спросила она.
— Жизнь, которую нам дает Господь, нам не принадлежит, поэтому мы не вправе убивать себя.
— Это то, чему нас учат. А вы сами в это верите?
— Да, верю. Жизнь священна. Она нам не принадлежит, поэтому мы не можем ею распоряжаться. Мы должны принимать с благодарностью все, что дает нам Господь. И только Бог имеет полное право лишить человека жизни.
— Итак, если папа убил себя, то он проклят навечно?
— Он в аду до тех пор, пока Господь не решит простить его. Мы должны за него молиться.