Назад в Эрдберрот
Шрифт:
Меня она жутко раздражала своей липучестью, я ведь все-таки не воспитателем туда шла, а вожатой, и вообще я не готова была к такому.
А она, наверное, видела во мне взрослого, кого-то вместо мамы, и ей, кажется, было очень плохо и тоскливо. Но я от нее все отворачивалась, не обращала внимания: сама еще была слишком маленькая. Когда на ночь я детям всем желала спокойной ночи, она всегда дольше всех висела у меня на шее и целоваться лезла. Ей очень не хватало материнской заботы, только я это уже потом поняла, когда повзрослела, и мне так стало ее жалко. Она такая хорошенькая, маленькая совсем была, ее еще не стоило в лагерь одну отправлять.
И вот почему-то ассоциация у меня такая с главбухшей нашей возникла. Как будто
* * *
Несколько дней я отгоняла от себя мысли о «значимом» сновидении, потому что они вели к извлечению всяких-разных воспоминаний. Воспоминания не обязательно были неприятными, но приятные – это не значит «поднимающие настроение». Напротив, если неприятные обычно являлись подтверждением того, что я все сделала правильно и назад хода не было, то приятные могли вызвать совершенно ненужную ностальгию, которую я так тщательно пыталась в себе задавить. Только одна ностальгия имела право на жизнь: ностальгия о периоде «до».
С другой стороны, этот сон мог не просто быть будильником для лишних воспоминаний. Он мог означать, что я на пути к периоду «до». Или, что мне нужно постараться, удвоить усилия, чтобы восстановить в себе то состояние. Конечно, невозможно стать опять абсолютно той, какой я была почти десять лет назад. А если и возможно, то совершенно не нужно. Потому что десять лет назад я была намного младше и глупее, чем себе тогда казалась. Но обрести то ощущение целостности, самодостаточности, которым я тогда обладала, было бы неплохо. Конечно, тогда у меня было и одиночество, которое иногда меня терзало, поэтому поначалу встреча с Алексом переросла в небывалое и, кстати, обоюдное счастье. Но семейная лодка разбилась не о быт, а о что-то более нематериальное, чего можно было бы очень легко избежать, если бы Алекс с годами не нарастил себе вместе с пузом бескомпромиссность и нетерпимость. И если бы можно было прокрутить ту жизнь в ускоренном варианте, может, было бы заметно, как Мил из юного стройного кудрявого мальчика с большими глазами превращается в одутловатого пузатого бритоголового мужика, с глазами, подпухшими от пьянства. Как он из бесшабашного, подвижного и восторженного человека становится ленивым, язвительным и брюзгливым. При этом я из абсолютно несемейной, безбашенной и, возможно, чересчур легкой на подъем вдруг делаюсь домоседливой, спокойной и очень хозяйственной. И теперь не могу вырвать себя из этого домашнего плена, в котором меня никто больше насильно не держит. Как будто я слишком привыкла к тому, что мне никуда нельзя…
Вот что я имею в виду, говоря о том, чтобы удвоить усилия. Надо вернуть мне меня, оставив то хорошее, что я приобрела за эти годы. Не нужно становиться снова безбашенной и невозможно разучиться готовить. Просто очень хочется стать снова легкой на подъем. Надо вспомнить, как и чем я жила тогда. «До».
* * *
Я сидела в конце маршрутки и пялилась в заднее окно. Водитель нажал посильнее на газ, по-видимому, уже загорелся желтый, и ему хотелось проскочить перекресток. Черный «ниссан кашкай», что следовал за нами, затормозил и остановился, на желтый рваться не стал. Я взглянула на его водителя, и оказалось, что он пристально смотрит на меня, нагнувшись вперед над рулем. Вдруг я прильнула к стеклу, потому что узнала его, хотя это было невозможно. Но ведь это же он мне снился! Это к нему я нырнула в лужу, он звал меня и заманил под асфальт. Я вспомнила и почти физически ощутила, как скреблась ногтями во сне и задыхалась. В тот же момент наша маршрутка оставила эту машину далеко за собой.
Все повторялось, все так было похоже. Я уже никуда не могла деться от воспоминаний. Тогда я увидела Мила, но двери в вагоне захлопнулись, и меня унес поезд. Сейчас я улетела на маршрутке. Но он видел меня, он может
Я тщетно всматривалась через замызганное стекло на дорогу, ожидая, что «ниссан» нас догонит. Но вслед за нами на следующем светофоре выстроились совершенно другие автомобили. Если бы он знал маршрут этого номера, он наверное бы поехал следом. Я чувствовала. Но если он тут случайно, откуда ему знать, куда едет маршрутный автобус под номером тридцать.
Я вылезла из маршрутки на своей остановке и немного постояла, не переходя улицу, в смутной надежде увидеть ту машину. Не дождавшись, я перешла дорогу и побрела вверх по улице в сторону офиса. «Интересно, а почему я тогда, когда меня увез поезд от стоящего у колонны Алекса, не вернулась обратно на встречном составе?» Раньше никогда мне в голову не приходил этот вопрос. К луже вернулась, сидела и трогала пустое место на асфальте. А вернуться на одну станцию назад не догадалась. Странно все тогда было. Никакой вроде мистики, но нельзя же сказать, что это был естественный ход событий.
Войдя в привычно затхлый офис, я повесила куртку и прокралась на свое рабочее место. Шефа еще не было. Я немного припозднилась, ожидая неизвестно чего на остановке, но ничего страшного. Вообще, он лояльно относился к опозданиям, но я не люблю опаздывать. Переводчица Марина опаздывает ежедневно и стабильно на полчаса, а назначь ей рабочий день на эти полчаса позже, будет опаздывать еще на полчаса, так что шеф с этим тоже смирился. А для главбухши Ани опоздание – вообще нормальное явление. И задержка не на каких-нибудь десять-пятнадцать минут, а исчисляемая в часах. Причем для каждого опоздания есть своя интересная история, демонстрирующая богатое воображение рассказчицы.
Сейчас ее, конечно же, еще не было. Марина тоже еще подтягивалась. Я находилась в комнате пока одна. Мое любимое время на работе.
Я включила компьютер, загрузила 1С, клиент-банк, почту и аську. В аське пока никого не было, все еще доползали до работ. Я получила выписки и стала разносить. Появилась Марина с ежедневным умильно-виноватым выражением на лице:
– Шеф здесь?
– Нет, расслабься.
Я заносила поступления, но никак не могла сосредоточиться на работе. Было ощущение, что что-то такое началось. Какой-то новый виток событий. Как будто сходит лавина с горы, и она еще очень-очень далеко, но обязательно меня настигнет, потому что ее скорость выше моей. И я не могла понять, хорошо это или плохо. Если опять все закончится тем же, и мы наконец «поймаем» друг друга? Что дальше, опять негативный результат, как с Милом? Или это совсем не обязательно? И почему именно со мной происходят эти события с легким элементом бредовости. С другими ж не происходят, у других все обычно или даже, лучше сказать, обыденно. Или дело в том, что я сама по себе особенная?
Вообще, я всегда себя считала особенной, сколько себя помню. Не знаю, с чем это связано и как это ощущение ко мне прилипло. Может быть, из-за того, что я очень рано научилась читать. В год и девять я знала буквы, в два и девять я складывала их в слова. Родители, конечно, ужасно мною гордились. Хотя у нас есть одна семейная история, которую иногда вспоминаем. Когда мне было годика три, папа со мной на руках зашел в продуктовый магазин, где продавалось в том числе спиртное. И пока он стоял в очереди, я начала вслух читать надписи на бутылках:
– Пиво, вино, водка….
Но окружающим людям никак не могло прийти в голову, что трехлетняя девочка умеет читать. Они подумали, что я, как дочка заправского алкоголика, просто знаю все бутылки в лицо! Они так осуждающе косились на папу, а тот наверное от смеха едва сдерживался. А потом кто-то даже его пристыдил, мол, посмотрите на него, крошечный ребенок знает, как бутылки называются. Эх ты, пьяница, и не стыдно тебе!
Папа оттуда убрался поскорее, чтобы конфликт не раздувать. Пришел домой, маме рассказал, хохотали оба и друзьям потом рассказывали.