Назовите меня Христофором
Шрифт:
Я остановился перед мраморной головой восточного мудреца. Длинная заостренная борода, тюрбан… Нет, скорее маг, а не философ.
— Пифагор, — объявил мой спутник по-английски. — Этот экземпляр — из Мемфиса.
Рядом стоял небольшой бюст еще одного мудреца. Портрет был великолепен! На цилиндрическом цоколе было высечено по-гречески «Аристотель».
— Из коллекции Фульвия Урсина, — сообщил Роберт. — А это, — он кивнул на мрачного бородача, — Платон. Работа Силаниона.
— Отличные копии! — восхитился я, старательно выговаривая английские слова.
— Это оригиналы, —
Я обалдело уставился на него.
— То есть как это? — пробормотал я по-русски.
— Надо перекурить, — сказал Роберт тоже вполне по-русски, и в руке его появилась пачка «Мальборо».
Он широким жестом пригласил меня присесть за низкий столик, на котором стояла массивная хрустальная пепельница.
— Из местного буфета? — сдержанно поинтересовался я, закуривая.
— Что? — рассеянно переспросил Роберт. — А! Нет, это из моих запасов.
Он с наслаждением затянулся. Синий дым заклубился над нами. Роберт усмехнулся:
— Абсолютное оружие!
— Хорошо. Я не спрашиваю вас, что это за заведение. Хотя вопросов много. Я не буду спрашивать, что это за лотерея такая — сам пришел к вам. Но ответьте, ради бога, что значит «оригиналы»? Я ведь не какой-нибудь невежда. Я античную литературу сдавал Станиславу Бемовичу Джимбинову. Ходил на лекции Азы Алибековны Тахо-Годи. Латинские тексты со словарем худо-бедно разбираю. Как, впрочем, и немецкие.
Роберт с интересом смотрел на меня, попыхивая сигаретой. А я распалялся:
— Так вот. Герман Хафнер в своей книге, изданной три года назад издательством «Экон Верлаг», утверждает, что статуя Пифагора в Мемфисе — без головы! А великолепный бюст Аристотеля из коллекции Фульвио Урсино бесследно исчез давным-давно и нам известен только по рисунку Теодора Галле, хранящемуся сейчас в Ватикане.
— Пожалуй, что так, — кивнул головой Роберт. — Кстати, где вы достали Хафнера? Я помню это дюссельдорфское издание.
— На книжной толкучке. В «Яме». На Шувакише.
Видя, что он совершенно не понимает нашу географию, объяснил ему, what is Шувакиш.
— Шу-ва-киш? — Он засмеялся. — Чудесно!
— Да, это все чудесно. Но, однако же, давайте объяснимся.
— Ну что вы, право, зачем же все объяснять? А тайна? Без тайны никак нельзя. Вы сами все скоро поймете.
Он загасил окурок в пепельнице.
— Нам пора.
И больше мы нигде не останавливались.
Наконец мы оказались перед дверью, украшенной затейливой резьбой. И на каждой створке — косматые головы львов с разверстыми пастями, из которых торчали нешуточные клыки.
Я шагнул за дверь, пугаясь в портьерах, и встал, пораженный: это было настоящее казино! В полумраке горели желтые абажуры, ловкие белые руки сновали над зелеными столами, раскидывая пестрые карты, слышались приглушенные голоса, и все было чинно-благородно, как в каком-нибудь французском кино про роскошную жизнь.
Народу было немного. Лампы висели очень низко над столами, и лица были неразличимы. Но одно мне показалось знакомым… Нет, этого не может быть! За игорным столом сидел… Адриано Челентано! Он был в белом смокинге. Перед ним возвышалась гора фишек. Рядом на узкой тележке с резиновыми
Я подошел к столу, где крутилась рулетка. Немногочисленные игроки в смокингах и нарядных платьях делали небольшие ставки, крупье бросал шарик, и шарик, подпрыгивая, с треском бежал по пестрому колесу. Крупье объявлял, что ставки сделаны и что ставок больше нет. Колесо бесшумно вращалось. Крупье глухо объявлял выпавшую цифру и лопаточкой на длинной ручке ловко двигал фишки по столу — в основном греб к себе.
Я вдруг понял, что совсем не умею делать ставки и что вообще первый раз стою за игровым столом.
— Э-э… Давненько я не играл в рулетку, — ухмыльнулся я. — Честно говоря, даже не знаю правил. Помогите мне, Роберт… Простите, как вас по отчеству?
— Хм! Допустим, Иванович.
— Итак, Роберт… Иванович…
— Слушаю вас, — учтиво склонил тот голову.
Я вспомнил нехитрые правила Булгакова.
— Поставьте на «красное», — сказал я и протянул ему свою фишку.
Мне показалось, что его бесстрастное лицо исказилось в усмешке. Нет, почудилось. Роберт Иванович положил на стол золотой кружок, и вдруг наступила абсолютная тишина. И хотя лица были скрыты в тени абажура — я понял, что все смотрят на меня.
— Ставки сделаны, ставок больше нет, — тускло сказал крупье. Все замерли.
— Вы откуда, Роберт… Иванович? — прошептал я.
— Из Портсмута, — так же шепотом ответил он. — Только не из британского. Из американского. А по-русски уже здесь… насобачился.
И как будто бы зазвучала музыка, нет, это была не музыка, это была просто груда хрустальных звуков, которые ссыпались в большую стеклянную воронку.
Я не услышал, что объявил крупье, но Роберт Иванович, склонившись ко мне, тихо сказал:
— «Красное» выиграло.
И вот тут-то действительно грянула музыка, но, похоже, услышал ее только я один.
Магнитофон орал как оглашенный. Узкая коричневая лента с левой бобины тихонько вползала ему в нутро, и звуки, скрученные в рулончик, таинственным образом преобразовывались в музыку. Музыка была польская. Но по звучанию — вполне английская.
Жиденькая елка стояла в углу комнаты. Вместо игрушек на ней висели оранжевые морковки, малиновые свеколки и большие светлые яблоки.