Названец
Шрифт:
— Уедем в Караваево, — восторженно говорил он вслух себе самому, — я с женой… и Коптев с женой… Через год вокруг Павла Константиновича Львова будут не только два сына и две дочери, а и внуки… — И чрез мгновение он обернулся к унтеру и сказал: — Ведь вот судьба! Отложи Ушаков мой допрос на сегодня, я бы и пытан не был. Захвати фельдмаршал злодея неделю назад, мы бы и арестованы не были.
Целых двое суток, однако, волновался Львов в своей маленькой каморке, не зная ничего о своей судьбе… Но он волновался не от ужаса
На третий день после того, как Львов узнал о великом совершившемся событии, около полудня, ключ заскрипел в замке его двери не в урочный час.
Львов насторожился и будто чувствовал, что это неспроста, что это не сторож. Едва только дверь отворилась, как он вскочил и, изумляясь, шагнул навстречу нежданному гостю.
Он сразу даже не признал вошедшего. Он увидел только, что лицо это ему знакомо. Только после нескольких мгновений, будто сообразив, он узнал, кто перед ним стоит.
— Глазам не верится! — тихо произнес он. — Слава Богу.
Пред ним был Коптев, но уже в форме Преображенского полка.
Однако изумление Львова перешло в тревогу, потому что Коптев казался смущенным и даже печально глядел на него.
— Говорите! Рассказывайте! Знаете ли что про батюшку, про сестру?
Офицер ответил смущаясь, что ничего не знает, и, уклоняясь от других вопросов Львова, стал говорить, конечно, о событии, рассказывая все в подробностях. Прежде всего он объяснил, что должен был тоже быть арестован, но скрылся у Миниха, а затем стал и участником в сокрушении злодея и в награду переведен в полк графа чином выше.
— Первые два дня не было ни минуты своей. Я все справлял поручения графа, а сегодня на рассвете я уже начал хлопотать о вас, — сказал Коптев. — Просил, конечно, фельдмаршала за вас, и он даже обещался не только приказать вас освободить, но даже хочет вас к себе на службу взять. Он много смеялся, как вы Шварца провели за нос, именуясь Зиммером…
И, посидев еще немного, Коптев поднялся, говоря, что идет просить разрешения повидать его сестру Соню, вероятно заключенную, по его сведениям, на дворе воеводской канцелярии.
— А батюшку-родителя разве вы не хотите повидать? — спросил Львов горячо.
— Да… но я… я не знаю… — начал Коптев, запинаясь.
— Вы не хотите, имея возможность, повидать старика, который полюбил вас, как родного?.. Наконец, вы и мне тогда сообщите, что он… Я ничего ведь не знаю о батюшке.
Коптев, видимо смущаясь, как-то переминался на месте с ноги на ногу. Казалось, он собирается заговорить о чем-то другом, но не решается.
— Что с вами? — заметил наконец Львов. — Вы будто
— Да… это верно, Петр Павлович! — вдруг решительно выговорил Коптев. — Да… Но я боюсь… Вас огорчить боюсь… Слушайте… На все воля Божья… Веленья Господни неисповедимы! Я должен сообщить вам горестное для вас… После вашего допроса с пристрастием допрашивали и Павла Константиновича… и так же! — Коптев смолк и ждал.
— Так же?! — повторил Львов робко. — Так же? Его пытали?!
— Да, — едва слышно отозвался Коптев.
— Пытали! На дыбе?!
— Да.
— И что же? Что?!
— В его года… — тихо начал офицер, потупляясь, — в его возрасте, конечно… Несчастный Павел Константинович не смог вытерпеть и поэтому… — И Коптев опять смолк.
— Он истерзан! При смерти?! — вскрикнул Львов, хватаясь за голову.
— Да… очень… совсем… почти кончается… Может быть, теперь даже…
Львов вздрогнул, потом отошел, опустился на кровать и закрыл себе лицо руками.
— Я понял… — прошептал он. — Скажите, ведь я понял? Да?..
Коптев молчал.
— Скажите: когда? Ночью?.. Утром?.. Недавно?
— Тогда же… На самой дыбе… — тихо ответил офицер.
Сидящий Львов вдруг пригнулся, как от удара, и глухое рыдание огласило камеру.
Чрез сутки по приказу самого властного в столице сановника — графа Миниха заключенные Петр Львов и его сестра были освобождены… Но их радость была отравлена горем. И к этому горю примешивалось что-то необъяснимое. Это была неотступная, гложущая сердце мысль или соображение: одним днем, даже несколькими часами раньше погибни Бирон — и старик отец был бы жив!
Действительно, приказ регента о допросе с пристрастием был получен Ушаковым в сумерки, но к пытке было приступлено им в полночь, даже после полуночи… В два часа ночи старик Львов потерял сознание от истязаний и скончался… В три часа ночи Бирон был уже государственным арестантом.
И с этой мыслью не могли примириться ни Петр, ни Соня.
Но если у молодой девушки должны были наступить тотчас же светлые дни — брак с любимым человеком после стольких мучений, — то у Петра Львова горе по отцу усугубилось еще и другим, новым горем.
— Господи! Что за времена! — восклицал Львов. — Из огня да в полымя.
Едва освобожденный, несмотря на то что он чувствовал себя слабым и разбитым от последствий пытки, он, конечно, тотчас бросился в дом близких, почти родных людей…
«Конечно, тоже не медля венчаться! — думалось ему с грустной радостью. — Батюшка с того света простит, что не дождалися годовщины его кончины. Нельзя: времена неверные… Миних да правительница — те же немцы».
Но когда Львов подъехал к дому Бурцева, то нашел ворота запертыми и едва добился дворника, от которого узнал нечто, ставшее новым страшным ударом.