Называйте меня пророком
Шрифт:
Машина затормозила, в окошко выглянул мент.
— Что случилось? А, Пророк! Загулял в условном заключении? А хорошо ты тому олигарху предсказал! Ты чего?
— Мужики, не подбросите домой? Чего-то идти не могу.
— Ну, еще бы, от тебя такой выхлоп, что я сам запьянел! Может, в вытрезвитель?
— Не, ну какой вытрезвитель? У меня же условный срок. Домой! Я заплачу.
— Ладно, залезай.
— Что за Елена тебе прислала эсэмэску с телефоном? — Надя стояла в головах у Енисеева с его мобильником в руках.
Енисеев
— Который час? — пролепетал он высохшим языком.
— Кто такая Елена? — повторила свой вопрос Надя.
— Елена? Не знаю.
— А почему она шлет тебе эсэмэски? И откуда знает твой телефон?
Это были тяжелые, жестокие вопросы с похмелья. Какая Елена? Какие эсэмэски? Тут он вспомнил.
— А, Елена? Это писательница. Живет на Добролюбова, в общежитии.
— Ты был у нее в общежитии?
Енисеев задумался. У общежития он был. Да, был. И там она… Память возвращалась к нему постепенно, в шахматном порядке.
— Нет, ни в каком общежитии я не был, — уверенно сказал он. — И вообще, если ты думаешь… ну, в том смысле, что об этом обычно думают… то ничего не было. То есть вообще ничего.
— А почему ты дал ей свой телефон?
— Ну, мы поговорили с ней… В ночном кафе на «Тимирязевской». Она хотела написать обо мне… Я сказал, что не надо…
— И поэтому дал ей телефон?
Енисеев сел на постели, от чего у него в голове качнулась какая-то гиря и перед глазами мелькнули огненные шары, и уставился на Надю. Подобный допрос она ему устраивала впервые. И в мобильник его заглядывала впервые, — а если и заглядывала, то ему об этом не говорила.
— Надюша, ты чего? Я же не проверяю твой телефон. Ну, дал и дал. Что тут такого? Мало ли кому я даю свой номер? Она писатель, с ней есть о чем поговорить…
Надя сунула ему мобильник в руки и села в кресло напротив.
— Эсэмэска пришла несколько минут назад, когда ты спал. Я услышала сигнал и взяла посмотреть: вдруг что-то важное? Не хотела тебя будить. И увидела еще звонок с того же номера, на который ты не ответил. В начале третьего ночи. Видимо, вы очень интересно поговорили, раз она решила позвонить тебе в такое время.
— Да не в этом дело! Она позвонила, чтобы ее телефон у меня отразился, как мы договорились.
— Ага, значит, это ты первый дал ей телефон. Но она, видишь, волнуется, что ее номер у тебя не отразился, и поэтому послала еще эсэмэску. Вы хотите снова встретиться и еще поговорить?
— Так, погоди, — выставил вперед ладони Енисеев. — Я не так быстро соображаю, как ты задаешь вопросы. Голова не работает. Надо поправиться. Извини.
Он, качнувшись, встал, подошел к бару, стараясь держаться ровно, что ему не очень удалось, взял «мерзавчик» виски и отправился на кухню, чтобы не похмеляться на глазах у Нади. Там Енисеев дрожащей рукой вылил виски в стакан, проглотил,
Шторы были отдернуты, в окна лился тусклый осенний свет. Злая, оттого еще больше красивая Надя сгребала из бара в полиэтиленовый пакет бутылочки с виски, джином, текилой, коньяком, водкой.
— Ликвидация? — не без сожаления поинтересовался Енисеев.
— Да, ликвидация. Рано или поздно это должно было кончиться плохо. Ну, спрашивается: зачем я вслед за другими девчонками таскаю эти бутылочки? Ведь мне они не нужны. Все таскают, и я таскаю. А ты теперь спиваешься этим ворованным виски. Да еще, наверное, писательницу Елену угощаешь. Всё, хватит. Будет мне наука. Пей, если хочешь, но я тебе помогать спиваться не буду. — Она взяла тяжелый погромыхивающий мешок и отнесла его в прихожую.
— На мусорку? То-то бомжам будет счастье!
— Пусть хоть им будет счастье.
Енисеев присел. Виски заиграло в крови, изгоняя из тела похмельную тяжесть и тоску. Продолжать разговор, затеянный Надей, не хотелось, хотелось сидеть с сигаретой у окна, вкушая горьковатый мед похмелья, но и не продолжать было нельзя. Он прочистил горло и сказал:
— Ты спрашиваешь, хотим ли мы снова встретиться и поговорить? А почему нет? Надо же мне с кем-то говорить! Знакомые по прежней жизни меня теперь за версту обходят.
По светлому личику Нади пробежала тень. Она подошла к Енисееву, глядя в глаза.
— А со мной? А со мной тебе не о чем поговорить? Ты же со мной теперь почти не разговариваешь! Тебе не интересно? Ну, еще бы: я же не писательница!
— Я думаю, что тебе не интересно.
— Почему ты так решил? Потому что я простая стюардесса?
— Нет, потому что ты и так обо мне всё знаешь.
— Так ли уж всё? Я не знала, например, что тебя интересуют молодые писательницы. Она же молодая?
— Молодая. И лысая. То есть бритая наголо.
— Отлично. Тебя на остренькое потянуло, Енисеев?
— Надя, я когда-нибудь тебя обманывал? Я же сказал: ничего не было. И быть не могло.
— А я не говорила, что было. Но я не верю, что быть не могло. Если мужчина подолгу разговаривает с молодой женщиной ночами, то кому-то из них кое-чего хочется. Вопрос только в том, кому — тебе или ей. Или хотелось вам обоим, но ты до поры до времени сдержался?
Енисеев облизал пересохшие губы. Надя попала в точку, но рассказать ей о том, чего вдруг захотела минувшей ночью Елена, он не мог, потому что в таком случае намерение и дальше встречаться с ней выглядело, действительно, двусмысленно. Он всё же обманывал Надю, точнее, не говорил ей всей правды, и признаться в этом себе было неприятно. Но почему именно она заставляет его отчитываться — она, которая по полгода не ночует дома?