Не ангел
Шрифт:
— Думаю, что так, — уныло ответила Селия. Позже, когда ММ ушла спать, она сказала: — Джек, если ты захочешь обо всем поговорить, перестав притворяться, будто все это забавы, я готова выслушать.
— Пожалуй, не хочу, — осторожно заметил он, — притворяться надежнее. Это уберегает от реальности.
— Что, плохо?
— Плоховато. Служба доставляет мне мало удовольствия. Именно сейчас.
— Даже тебе?
— Даже мне. Не бои, не огромные потери, даже не дискомфорт, хотя там отвратительная грязь и убожество. Особенно плохо рядовым солдатам. Мы хоть моемся время от времени и можем снять сапоги. Самое страшное — это чувство разочарования. Не стоило бы говорить всего этого, просто во мне
Джек увидел грустное лицо Селии и быстро улыбнулся:
— Да не обращай на меня внимания, Селия. Устал я просто. Пройдет несколько дней отпуска, и буду свеж, как майский день. И посмотрю на все с большим оптимизмом.
— Хорошо, — ответила она, улавливая его настроение, его тревогу. — Может, глоточек бренди?
— Бренди — это прекрасно. Надо же, какой славный погребок он держит, старина Оливер.
— Да. Погребок, правда, почти пуст, но Брансон припрятал, что осталось. — Селия поднялась.
Когда она проходила мимо Джека, он потянулся и поймал ее за руку:
— Ты чудная девушка, Селия. Оливер — счастливчик.
— Будет, Джек, — ответила она, решив, что отнять руку было бы недобрым, ненужным отторжением в тот момент, когда ему, как никогда, несладко, — ты всегда так говоришь.
— И всегда искренне, — сказал он с чувством, приподнял ее ру ку и поцеловал. Сначала тыльную сторону ладони, потом, перевернув, саму ладонь, медленно и очень нежно.
Селия стояла, глядя сверху на его золотистые волосы, на его голову, так похожую на голову Оливера, и вдруг желание всколыхнулось в ней с такой силой, что она испугалась. Джек поймал ее взгляд, угадал желание, притянул ее к себе на колени и крепко поцеловал. В губы. На мгновение она поддалась: почувствовала собственные губы, мягкие, изголодавшиеся, жаждущие. Это было так давно, она так скучала по Оливеру, а Джек был рядом — такой красивый. На секунду Селия дала волю фантазии, представила то, чего желала, мысленно увидела, как лежит с ним, приникает к нему, принимает его. Но затем вернулась к реальности — любви к Оливеру и их детям, верности ему. Она напряглась, встала и отняла руку.
— Джек. Нет. Не надо. Пожалуйста. Я безумно польщена, но…
— Я знаю, — улыбнулся он ей жалкой улыбкой. — Нельзя. Нельзя предавать Оливера. Конечно нет. Это не по-братски.
— И не по-супружески, — добавила она, склонилась и поцеловала его в лоб, легко и нежно.
— А ведь ты бы хотела? — усмехнувшись, спросил он.
— Нет, Джек, конечно, я…
— Селия, я знаю, что да. Все в порядке. Я не собираюсь похищать тебя. И наверное, не слишком хорошо подумал бы о тебе, если бы ты мне позволила. — Он снова усмехнулся. — Но все же мне бы этого чертовски хотелось.
— А я бы не слишком хорошо подумала о тебе, — улыбнувшись в ответ, заметила она. — Пойду-ка принесу тебе бренди да отправлюсь спать.
— Со мной?
— Нет, Джек, не с тобой.
Но это была уже вполне невинная болтовня, опасность миновала: перед ней сидел прежний Джек — дразнящий, флиртующий младший брат. Брат ее мужа, с которым, помимо дружбы, у нее ничего не было и быть не могло.
На следующий вечер, стремясь вернуть их отношениям былую легкость и дружескую симпатию, Селия настояла на том, чтобы он куда-нибудь повел ее. Они отправились в «Савой», затем в известный ему довольно сомнительный ночной клуб,
— Я мог бы легко влюбиться в тебя, — шепнул он ей на ухо, когда они, едва двигаясь, топтались на маленьком пятачке.
— Вот не думаю, — приподняв голову, рассмеялась Селия, — ты просто меня не знаешь. Я страшно властная. Я Оливера из себя вывожу.
— Ему и нужно, чтобы над ним властвовали, — ответил Джек, — в нем есть что-то от старой жены.
— Нет, Джек, это неправда, — сказала она с легкой обидой в голосе.
— Правда. И если ты с этим не согласишься, я буду штурмовать твою комнату сегодня ночью, чтобы тебя похитить.
Засмеявшись, Селия предупредила, что в ее комнате очень крепкий замок, и по-прежнему отказалась признать правоту Джека. Но его слова она запомнила навсегда. И много раз в течение последующих лет они всплывали в ее памяти.
И точно так же, как она без устали ухаживала за лошадьми, имея одну-единственную девчонку-грума, которую постоянно обвиняла в бесполезности и лени, несмотря на ее восемнадцатичасовой рабочий день, леди Бекенхем неустанно трудилась в своем госпитале.
— Я стала кухаркой и горничной одновременно, — с горящими от изумления глазами заявляла она каждому, кто ее слушал.
Подобное заявление было легким преувеличением, однако леди Бекенхем действительно иногда готовила еду для раненых, поскольку ее собственная кухарка пошла работать на военную фабрику в Биконсфилде вместе с кое-кем еще из прислуги. Другая кухарка, постарше, осталась и делала все возможное, но была так нерасторопна, что леди Бекенхем приходилось надевать передник и помогать ей. Она даже занималась уборкой.
— Я уже привыкла, — однажды сказала она Селии, когда та стояла и смотрела на мать, не веря своим глазам. — Все нормально. По крайней мере, все под моим контролем. Хотя иногда ужасно хочется заняться чем-нибудь более романтическим. Подружку мою, Банти Хэдлей, помнишь?
Как не помнить наводящую ужас графиню Дорсетширскую, почти шести футов роста, с громовым голосом и завидной для мужчин храбростью на охоте!
— Поехала на фронт служить водителем «скорой помощи». Сегодня утром от нее пришло письмо. Звучит потрясающе: она живет в подвале с еще одной дамой и возит солдат с линии фронта на полевой пункт. Чудо! Говорит, я не поверю тому, что она повидала. Страшное дело. Очевидно, им приходится спать одетыми, негде помыться и иногда случается тупым ножом соскребать с себя вшей. Вот на такую жизнь я действительно не отважилась бы. Нет, ты только взгляни на эту девочку, — добавила графиня, указывая на особенно миловидную юную сестричку, терпеливо кормившую с ложки безрукого офицера. — Слава богу, Бекенхема здесь нет. Был бы полный кошмар.
Лорд Бекенхем получал огромное удовольствие от своей военной деятельности. Занятый в службе вербовки при военном министерстве, он чувствовал себя куда полезнее и счастливее, чем за многие прежние годы. Его несколько отрезвил бесконечный приток молодых людей — с тех пор как отменили ограничения по возрасту и росту, новобранцы стали помоложе и пониже. Они стремились попасть на фронт и показать немчуре, чего они стоят, не имея ни малейшего представления о том, что их там ожидает. Лорд Бекенхем сидел и беседовал с новобранцами, пока они заполняли анкеты, или же сам заполнял за них бумаги. Бекенхем говорил, как завидует им, как почетно и волнующе оказаться на поле боя, защищая свою страну, а они слушали его, и глаза их горели, а храбрость распирала грудь, и слова лорда звучали у них в ушах, когда они шагали к военным кораблям, отбывавшим туда, где их ждала почти верная смерть.