Не бойся друзей. Том 2. Третий джокер

Звягинцев Василий Дмитриевич

– По вашей радикальной методике? – спросил Мятлев, подразумевая акции, с помощью которых Фёст демонстрировал Президенту свои возможности.

– Имейте в виду, Леонид Ефимович, – мило, почти соблазнительно улыбаясь, сказала Вяземская, – подразделения «Печенег» были созданы ещё до занятия Престола Олегом Константиновичем, во времена «демократической республики», как лично ему преданное подразделение специального (в широком смысле) назначения. За пределами Московского округа «печенеги» фактически считались «вне закона», отношение к ним было немногим лучше, чем к «организованным преступным группировкам», оттого любые наши методики и акции поневоле были крайне радикальными. Вторых шансов «печенегам» ни действительные враги, ни правоприменительные

формирования петроградской власти обычно не давали…

– Теперь уже я вынужден возражать, – генерал встал из за стола. – Как я могу согласиться на твой «одиночный рейд», если, по твоим же словам, обстановки ты как следует не знаешь, твои портреты (если враги Президента и наши собственные оборотни перешли к решительным действиям) наверняка растиражированы в тысячах экземпляров, и ты, и Герта, и Вадим, возможно, числитесь во всероссийском розыске, тайном или явном… Слишком вы ловко и даже вызывающе умыкнули меня из парка. Сейчас там, может быть, землю в буквальном смысле роют, ищут тайный ход ко «второму» или «третьему» метро.

– Как раз за меня можете не опасаться. Внешность я изменю до полной неузнаваемости, оперативная подготовка у меня лучше, чем у любого из ваших сотрудников или врагов. Это в технике «первая Земля» вторую опережает, а «человеческий материал»… Не приходилось слышать, как отряд Ляхова в Москве с наёмниками из вашего мира, подкреплёнными тяжёлыми танками, разделался?

О том, что двух Ляховых поддерживал ещё и взвод корниловцев поручика Ненадо, она говорить не стала.

– Да и вообще, я там у вас засвечиваться не собираюсь. Высажусь, позвоню вашему Анатолию, назначу встречу в удобном месте, переговорю и назад. Намного безопаснее, чем разведпоиск по ближним тылам противника.

Тон и взгляд Вяземской отчётливо давали понять, что спорить с ней бессмысленно. Да и, при здравом размышлении, что ей там могло угрожать? Короткое появление в десятимиллионном городе одной-единственной девушки, достаточно подготовленной к гораздо более сложным заданиям, не может быть зафиксировано даже теоретически, пусть введены в действие сразу все «Перехваты», «Неводы», «Фильтры»…

– Садитесь, пишите записку, а я пока переоденусь, – поставила точку Людмила.

Вернулась она из недр квартиры раньше, чем через полчаса, и генерал сначала поразился глубине её «трансформации». Даже будучи готов к тому, что она тщательно загримируется, Леонид, как ни старался, не мог сейчас найти в облике стоявшей перед ним женщины ни одной знакомой черты. Мятлев не понимал, как это у неё получилось. Ну, изменила причёску, расчесав волосы и повязав их довольно безвкусной банданой, нацепила не слишком идущие ей очки, платье сменила на затёртый джинсовый костюм, под расстёгнутой курткой довольно заношенная майка с надписью «ай лав Нью-Йорк». Переобулась в модные нынче кеды, которые молодёжь от тринадцати и до тридцати вдруг начала носить по делу и не по делу. Любой «наружник», ориентированный на прежний облик девушки, в двух шагах разминётся и внимания не обратит. Это технически и психологически понятно, и, в принципе, даже такого камуфляжа достаточно, она на улицах Москвы станет невидимкой вопреки тому, что ревнители нынешней моды мечтают именно выделяться среди стандартно одетой «серой массы», не соображая, что именно в таковую они и превращаются, тем вернее, чем старательнее подчёркивают свою «неординарность».

Гораздо более удивительным и даже пугающим было то, как изменилось её лицо. Она будто постарела лет на десять, а то и больше. Оказалось, что красота и изумительная правильность её черт легко способны превратиться в свою противоположность – никакой индивидуальности вроде лёгкой асимметрии, присущей только ей формы носа или губ. Просто анатомически безупречный муляж, манекен, с которым можно делать что угодно. И мимика стала сглаженной, невыразительной, как у аутистки, кожа приобрела нездоровый, офисный оттенок. Губы, тронутые нездорового оттенка

блёклой помадой, утратили чувственную полноту и естественную яркость, стали заметно тоньше, да вдобавок кривились словно навсегда приклеенной усмешкой неприятия и пренебрежения ко всему окружающему миру.

Вдобавок ко всему Людмила слегка ссутулилась, чуть изогнула спину в сторону висящего на левом плече розового рюкзачка.

Генерал увидел её сначала глазами обычного прохожего, потом патрульно-постового милиционера. Удивительно тонкую грань нашла Вяземская. Ни у мужчин, ни у женщин, кроме таких же, как она профессиональных участниц всякого рода «акций протеста», эта терзаемая комплексами, рано постаревшая особа не вызовет ни малейшего интереса. Скорее – желание поскорее отвернуться и отстраниться, оказавшись слишком близко в вагоне метро.

А любой патрульный милиционер признает в ней коренную москвичку, не представляющую интереса ни с какой точки зрения. Регистрацию проверять бессмысленно, самых маленьких денег с неё не слупишь ни под каким предлогом, а на скандал по любому поводу нарваться очень даже можно.

– Блеск, – сказал Мятлев, тщательно изучив маскировку. – А говорила – нашей обстановки не знаешь…

Людмила не стала объяснять, что схему камуфляжа ей подобрал Шар, избрав типаж, наиболее типичный и одновременно антипатичный для тех многосоттысячных масс женщин нужного возрастного интервала, заполняющих в этот момент улицы Москвы в пределах Садового кольца. Мимическую трансформацию она произвела с помощью гомеостата, был бы лишний час и желание – могла бы превратиться лицом в семидесятилетнюю подмосковную старуху.

– Так и не знаю. Это я с журналов и телепередач за последнюю неделю насобирала. А достоверно сыграть такую девушку при личном общении с ней подобными не возьмусь – манеры разговора, инстинктивных реакций, сегодняшнего жаргона не знаю. На этом специалисты не мне чета, бывало, проваливались. В случае чего буду психастеничку под кайфом изображать… В общем, я пошла, – прекратила обсуждение Людмила. Ей и самой было слегка не по себе – всё же первый самостоятельный выход в чужой мир на серьёзное дело, без подстраховки. Совсем не то, что в компании Фёста и Герты по паркам гулять. – Давайте записку, номера телефонов, самых «прямых», чтобы хозяин трубку брал, а не секретарша и не жена.

Мятлев протянул небольшой листок из записной книжки, исписанный бисерным, но вполне разборчивым почерком, свернул его пополам, текстом внутрь.

– Только вот… – он слегка замялся, – я прошу Анатолия, чтобы он с тобой несколько дореволюционных золотых монет передал. Зайдёте в ювелирный, он знает где. Сам и расплатится. Ты только скажи – как у вас, допустим, «николаевская» десятка котируется, сколько их на неделю хотя бы нужно, чтобы свободно себя чувствовать здесь?

Людмила сначала не поняла, машинально перевела цену восьми грамм царского золота на нынешний бумажный курс. Потом спросила, зачем, собственно, это нужно? Любые золотые монеты, начиная с серий тысяча восемьсот девяносто седьмого года, и здесь можно купить прямо в банке, наверняка дешевле выйдет, и время тратить не придётся.

Мятлев, разговаривая с Вяземской не как с девушкой, а с «исполняющим обязанности старшего по команде», признался, что не может себя нормально ощущать в чужой стране без копейки в кармане, а иного способа переправить ликвидные средства из одной реальности в другую не нашёл.

Людмила рассмеялась:

– Какой вы странный человек. Сказали бы сразу…

Она провела генерала в «основной» кабинет, открыла перед ним секретер, все полки которого доверху заполняли пачки всевозможных дензнаков, имеющих хождение в России, на территории ТАОС и даже за Периметром. Сама она перед «выходом» в другом, разумеется, кабинете рассовала по карманам две пачки эрэфовских пятисоток и ещё одну – долларов и евро не очень крупными купюрами. Фёст говорил, что в некоторых случаях эти деньги в его Москве предпочтительнее.