ne_bud_duroi.ru
Шрифт:
— Сказать, что это проблемы, — ничего не сказать. Куда тебя подбросить?
— Под-бро-сить, — снова прошептал Арата. — А я и сам не знаю, куда меня подбросить.
— Живешь же ты где-то.
— Я только позавчера приехал. Хотел к Игорю, но его дома не оказалось. Закрыта квартира, опять, наверное, ушел куда-то. Ночевал у дальнобойщика Сережи, потом на концерте познакомился с какими-то ребятами, они позвали меня в клуб, в клубе еще с кем-то тусьовались, потом на этой даче оказались. Куда дальше, не знаю…
— Можно поехать ко мне. Только не надо
— Эрото… что? — снова зашептал Арата, постепенно переходя от повторения к вопросу.
— Эрото — ничего. Не в постель то есть зову. Усек? У меня сын, как ты.
— Что значит — как я? — не понял мой попутчик.
— То и значит. Ты в каком году родился, солнце ты мое японское?
— «Сольнсе японское»… — В отличие от его земляков, нередко встречавшихся мне по ходу моей фотографической деятельности, не поддающийся японскому произношению звук «л» Арата произносил легко, так что даже в слове «солнце» его подчеркивал. — А, родился… В одна тысяча девятьсот семьдесят девятом.
— А мой Димка в восемьдесят втором. Три года туда, три обратно… Хотя тебя мне пришлось бы рожать, еще не достигнув совершеннолетия…
Арата рассмеялся.
— Ты придумываешь, придумывае-те. Тебе… вам не может быть столько лет, чтобы сыну было двадцать.
— Может. И твою японскую учтивость можно временно спрятать в карман. В общем, остановиться можешь у нас. Но есть два минуса. После того как нас вчера немножко грабили и в квартире все вверх ногами, выделить не заваленное барахлом койкоместо проблематично. И потом, та чертовщина, которая вторые сутки творится вокруг нас с Димкой, небезопасна.
— Койкомьесто. Чьертовщина… — старательно повторял Арата.
— Подожди ты со своей филологией. Ты понимаешь, что я тебе толкую? Я с радостью приглашаю тебя пожить у нас, сколько твоей душеньке угодно, но предупреждаю — это может оказаться опасно.
— Если существует опасность, ее нельзя избегать, нужно стремиться к ее центру, так говорил мой дедушка, — сказал Арата.
— То есть — ты не боишься?
— Нет, Жеже-сан. Я очень благодарен за приглашение остановиться у вас на несколько дней. Я вас не обременю, — церемонно добавил такой неяпонский японец.
— Тогда поехали. Будешь еще одной рабочей силой — завалы разгребать. И давай, снова переходи на «ты», церемониться будем когда-нибудь после.
Но до завалов надо было еще добраться.
В подъезде на мою еще не зажившую голову что-то едва не свалилось. Но это что-то чудом пронеслось в миллиметрах от меня. Обернувшись на свист воздуха, я увидела, как входящий следом Арата, в духе лучших боевиков про якудза, несколькими движениями рук и ног уложил на пол двоих бойцов с бычьими мордами, явно в очередной раз присланных по мою душу. Не запеленговавший ли меня дядя Женя послал их ждать в подъезде?
— Пусть полежат, — спокойно сказал Арата и, затолкав меня в чудом работающий лифт, вежливо спросил, какой этаж. Так сдержанно, будто только что не спас меня и себя
— Я же говорила, что здесь опасно.
— А я говорил, что опасности нельзя бояться. Нужно стремиться в ее центр.
— Но ты не думал, что в этом центре так пахнет…
— Женя-сан! Объясни, почему в Москве цены сопоставимы с токийскими, а в подъездах все равно… — Арата поморщился, подбирая слова, — ис-лра-жня… Справляются с нуждой.
— Ссут они в подъездах! — грубо подсказала я. Сил на филологические экзерсисы не было. Арата снова зашевелил губами, повторяя незнакомое слово. —Думаешь, здесь грубые пролетарии роятся? Как бы не так! Новые русские со старым прошлым. Будут тысячи платить за суши в баре на Лубянке и вылезать из «Мерсов», чтобы отлить в подворотнях и в лифтах.
На площадке снова маячила соседка. Бандитам на мою лестничную клетку хода нет, Лидия Ивановна на посту.
— Женечка, у вас опять не протекало?
— Кажется, не протекало, Лидия Ивановна, хотя я уже ни в чем не уверена.
— Что же мне так не везет… — посетовала старушка и скрылась за своей дверью.
— Мать, а мать! Ты варвар! — ничего не знающий об очередных дорожных и лестничных приключениях Димка встретил меня со старой деревянной коробкой в руках. В коробке этой еще со времен прошлых хозяев валялись пуговицы, катушки и прочая дребедень. То, что мать где-то на дороге подобрала японца, никакого впечатления на мое чадо не произвело. Новое поколение окончательно выбрало космополитизм. Едва пожав руку Арате, сын продолжил: — Без малого десять лет ты думала, что прежний хозяин на старости лет докатился до скаредности Плюшкина, раз не выбрасывал такие разваливающиеся ящики.
— Я ж его тоже не выбросила. Значит, и у меня уже старость лет наступила.
— Слава Богу, что наступила. То есть что не выбросила. История бы тебе этого не простила. Смотри, что я нашел. Джой тыкал пальцем в какую-то ветхую бумаженцию.
— Что это?
— Не вижу блеска в глазах! Арата, погляди, как в этой варварской стране историческими реликвиями разбрасываются! Твоя дряхлая деревяшка не что иное, как коробка манильских сигар, произведенных в 1854 году. На минуточку — полтора века назад!
Арата после этого сообщения стал похож на окаменелость того же периода. Переспросил только, при чем здесь «минуточка», если с тех пор почти сто пятьдесят лет прошло.
На меня сногсшибательное известие впечатления не произвело. Не «Гелентваген» на дороге. Коробка как коробка, они сигары складывали, у нас нитки в ней валяются. Нормально.
— И как сей реликт у нас очутился?
— Из письма, обнаруженного на дне этого сокровища, следует, что раритет был подарен некоему господину Сергею Львовичу Левицкому неким Иваном Гончаровым «в благодарность за фотографические портреты, сделанные 15 февраля сего, 1856 года, и в память о нашем разговоре».