Не буди Лешего

Китон Юрге

— Спасибо за твоё предложение, уважаемый Змей Горыныч, — ответила знахарка, занимаясь птицей, чтобы на нас не смотреть. — Но я когда-то обещала отцу своего сына, что у меня мужчин больше не будет, кроме него. Так что я замуж не пойду ни за кого. Проживу, как есть, — она быстро подхватила блюдо и принесла на стол, показывая, что разговор окончен.

Потом Горян меня расспрашивал, что со мной? Почему не хочу перекинуться в человека? Ведь если нужен мне повод — то вот он: сын под окнами бегает и женщина любимая по дому ходит.

—

Умру я, — ответил сердобольному нашему Горяну. — Перекидывался недавно и понял, что дело не в одной моей голове. Много внутри инородного моё тело носит. Туша лешего всё это обрастила мясом, переплела и как-то приспособилась, хотя тоже болит. А тело человеческое это носить в себе неспособно. Ну и… я уже снова пробовал, но не получилось.

— А как получилось в последний раз?

— Надо было выйти к людям. За Тишкой вышел. Перекинулся, рога отрубил и пошёл. А сейчас никак не выходит.

Горян покачал головой. Тут подсказать ничего не вышло. Я бы и рад, вот она, семья, рядом, а не выходит справиться ни со своей больной башкой, ни со своей покалеченной натурой. Так же ночами вою, так же накатывает. Так же плохо слушаются лапы.

Кощей прилетал как раз когда Горян был. Посокрушался, что сейчас и у меня две жены, а у него, Кощейки, до сих пор одна.

— Это что, я только начал, подожди, во вкус войду, — подначивал я его.

— Мара тут про тебя узнала, и мне выдала, что раз у Горяна сто жен, у тебя, Лешего, две жены, то и у неё должно быть больше одного мужа. Что она, хуже Лешего со Змеем, что ли?

— Интересная она у тебя женщина, — признался я.

— А ты что? — спросил Горян.

— Сказал, чтобы со мной посоветовалась — мне с ним сидеть, пока она будет по своим иномирьям скакать — головы рубить. Может, на рыбалку сходим с ним. Так-то неплохо… — Кощей почесал голову.

— А она что? — Горян всё любопытствовал.

— Да ничего, — вздохнул Кощей. — Сказала, что я не люблю её и она уйдёт к Алёше четвёртою женою.

Я начал считать жён.

— Обсчиталась она. Куда четвёртою-то? Третьею же, выходит.

— Она Раду, наверное, посчитала, — посмеялся Горян. — Алёша, вместе с Радой четыре будет.

— А Раду мне куда?

— А что? — Горян облокотился на Костейшество. — Ты разве не привык к ней? Я, например, привык. Жалко девицу, если бессмертной она не станет. Что же, человеческий век проживёт и сгинет?

— Ну она шустрая. Может, и сама как-нибудь в нечисть перекинется.

— Эта перекинется. В образину какую-нибудь окаянную. С неё станется. Будет в шерсти, с лапами и хвостом девица. А глазу приятнее смотреть на нормальную. Не в обиду сказано будет Кикиморе.

— А мужа её куда?

— Так она переживёт его.

— Ждать, как он помрёт? Так к тому времени и Рада станет старухою, — размышлял я.

— Не станет. Больно сильно не состарится, раз богатырка. И много дольше проживёт человеческого мужа. Да и когда будет в жёнах нечисти, внешность

поправится. А ты, Алёшенька, сам не больно привередливый для того, у кого морда звериная и человеческой ипостаси нету? — посмеивался Горян.

— Братцы, я не понимаю, как это у Лешего уже четыре жены, у тебя, Горян, сто, а у меня, у царя, стало быть, ни одной? — Кощей развёл руками.

— Меня больше тревожит, что у Алёшеньки уже четыре на уме, и он только во вкус входит, а у меня до сих пор, как было, так и есть — всего сотня! — сокрушался Горян.

Друзья мои прилетали часто. Стало в моём доме весело. Правда, не знаю, как оно будет, когда Тишка из дома вылетит. Горян его вместе со своими устроить решил куда-то в школу лётную к какому-то колдуну змею. Я не против, это дело интересное, тем более — я к лесу и земле привязан, а Тишка будет словно птица вольная.

— А там, гляди, научится и змеем обращаться, — шутит Горыныч.

— Если нет этого в природе — как же научится? — не верю я.

— Пока он человек, сам знаешь, может принять любую сущность. Вот выберет быть змеем!

— Это ящером летающим? Как ты?

— А чем я плох? Из вас я самый живучий и самый по жизни запасливый. До сих пор жизнь не потратил, это вы — мертвечина ходячая! — так он нас и дразнил с Кощеем на пару.

Зубоскалили мы много по прежнему.

С Гостятой после одного случая стало повеселее.

Всё больше ходила она смурная, как-будто злилась на меня. Отвечала односложно, на глаза не показывалась. Как вдруг попросила новое платье.

— Моё совсем износилось, а я вещей не захватила как-то, — пожаловалась она.

Оно и понятно, с костра-то за вещами заскакивать несподручно.

— Договорись с Мокошью, спроси у ней всего, что тебе надо. Или сама сшей, — я подвёл Гостяту к сундукам и большому чулану, открыл дверцы. Материи там много всякой разной. — Вот, выбирай.

— Мне бы на сейчас, после бани что-нибудь, — Гостята начала всматриваться в ткань. Ничего не было на неё готового. — Ты же колдовать умеешь, Алёша, — Гостята мне напомнила. Неужто я при ней много колдовал? Вытащил из сундука ткань потоньше, повесил знахарке на плечи. Приноровился. Поколдовал. Осталась знахарка не то чтобы совсем раздетая, но одета мало. И по дому в этом, я бы лично был не против, если бы она ходила, но не при гостях.

Глаза у знахарки округлились, она закрылась руками.

— Я старался, сделал как мог, — сообщил я. — Ещё будем пробовать?

— Алёша, это ж стыд какой! — ту ткань, что на ней держалась на честном слове, она придерживала обеими руками.

— По мне так миленько, — не согласился я, её разглядывая.

— Какое миленько? Я для такого старая. И молодой бы не оделась в такое!

Ну я, конечно, не пойму, что ей не нравится?

— Ты не старая, — сказал ей, разглядывая её волосы. Там пряди седые, и много. С чего бы так её седина разобрала?