Не будите Гаурдака

Багдерина Светлана Анатольевна

— Нет необходимости.

— Но…

— Ты не сын Дуба, — предваряя новую вспышку эмоций со стороны пленника, быстро прошептал он. — И вообще не имеешь никакого отношения к этому деревянному племени.

— Но…

— Да помолчи уже ты, а? Дай хоть слово сказать! — раздраженно прицыкнул бард, и Анчар послушно умолк.

Гвентянин несколько раз вздохнул, будто собираясь с мыслями, склонился низко над раненым, едва не ложась рядышком, и зашептал тихо-тихо, так, что уже в двух шагах невозможно было услышать:

— До тебя мы нашли одну бабульку, в доме которой вы жили. Грушу. Любовницу Дуба Второго. У нее

дочь Вишня. От него же. Груша служила у старого Дуба горничной. Только тогда, само собой, он еще не был старым, а парнем хоть куда… и хоть когда… и хоть где… хе-хе-хе… Но ты со своим протеже, с Тисом, недобрая ему память, открыл не нее охоту. И старуха, чтобы защитить Вишню, убедила нас, что та — дочь какого-то офицерика, а ребенок короля — у твоей матери, Рябины, ее бывшей хозяйки. Бабка хитрая оказалась… Знала, что сын Рябины, то есть, ты, давно уехал невесть куда и сгинул, вот и направила нас рыбий мех искать, так сказать… И даже не мучаясь угрызениями совести, что беда свалится с ее плеч на голову ничего не подозревающего ребенка безвестного капитана. Никто ж не мог подумать, что рений гад, наш неотвязный ангел-истребитель, и есть тот самый сын той самой Рябины…

— Но… — снова прохрипел ренегат, не зная, радоваться ему, протестовать или сомневаться.

И Кириан, не дожидаясь, пока вопрос оформится, бросился как в омут с головой в самую скользкую и опасную часть их с друзьями плана:

— Ты вообще на кого похож?

Анчар отозвался не сразу, словно размышлял, нет ли в вопросе подвоха:

— На мать… Но Тис ведь сказал…

— Вот тебе и ответ, — жарко выдохнул в щеку ренегата поэт, и почувствовал, как его самого заливает жар облегчения. — Матушка твоя, да будет земля ей пухом, умной женщине, не могла признаться, что понесла от какого-то солдафона, каких в дюжине двенадцать, и приплела короля. По секрету. Исключительно для родни. Которая, конечно же, к суверену не пошла спрашивать: «А не ваше ли уважаемое величество намедни соизволило почтить нашу родственницу своим высочайшим вниманием?» Лейтенанта… или капитана… уж не помню я этих подробностей… ей бы не простили. А короля… Ты же не первый день на Белом Свете живешь, сам понимаешь. И мужа сыскали ей быстро, и карьеру ему устроили…

— Значит, мама… — голос Анчара замер нерешительно, и Кириан, не дожидаясь, пока новые сомнения зародятся в голове пленного, облизал пересохшие от воления губы и торопливо спросил:

— А портрет Дуба Второго ты когда-нибудь видел?

Раненый, то ли экономя силы, то ли сбитый с толку загадочным ходом мысли собеседника, лишь молча кивнул.

— Вот и я видел…

Музыкант натужно сглотнул, сипло выдохнул несколько раз, едва сдерживая нервный кашель, оглянулся на спящих в отдалении спутников, будто ожидая от них каверзы, и нагнулся почти к самом уху атлана.

— Один из всех видел, заметь! Там, во дворце, где вы с приятелем так мило порезвились. Их величества жрать сели, а я должен был ждать, пока у них угощение поперек горла встанет, и только тогда моя бы очередь наступила. А до сего волшебного момента пришлось чистым искусством питаться — по залу бродил, предков королевских разглядывал, подписи читал. И Дуба Второго узрел невзначай. Узрел — и ошалел. Вишня наша, дама знойная — вылитая папик. Глаза его. Нос. Подбородок. И понял я тут, что провела нас баба Груня. За нос вокруг пальца поводила

и за порог выставила. Нет, кое-кто из высочеств величественных моих заподозрил, что дело неладное, но если сын Рябины должен был найтись, верный Наследник, то к чему рисковать с сомнительной теткой? Плюнули они на эту Вишню и полетели в Красную Стену…

— То есть… — встревоженно прохрипел ренегат, — если я сыграю в ящик… они… могут вернуться за ней?..

Кириан ответил не сразу, точно предположение атлана заставило его впервые задуматься над этим вопросом.

— Получается, что да… — через несколько секунд выдохнул он. — А еще… еще одна шутка в том… шутка, которую я сыграть с ними хочу… и которая всё окупит… даже если рыба Юй проглотит меня, не дожидаясь, пока я копыта откину… и забудет вовремя выплюнуть… Шутка в том, что если ты до конца долетишь… и за руки возьмешься… то пятого-то среди них и не окажется. И вот это сюрприз им будет так сюрприз…

Анчар на минуту затих, размышляя, потом приоткрыл глаза, и уголки губ чуть заметно поползли вверх.

— А вот это… хорошая шутка…

Миннезингер скромно потупился:

— Выдающийся ум неординарен во всем.

— Избавитель Мира… тебя не забудет!.. — с горячечным пылом шепнул раненый.

— Да уж пусть сделает одолжение… — усмехнулся бард. — Одним чувством глубокого морального удовлетворения сыт не будешь.

— Значит… ты с нами?.. — тихо спросил атлан и напряженно замер в ожидании.

— Если не надо рисковать жизнью, здоровьем или чем-нибудь еще, долго терпеть лишения, носиться с мечом по неустойчивым поверхностям — то можно сказать, что скорее с вами, чем с ними, — последовал осторожный ответ.

— Тогда… поклянись… в верности… — взгляд ренегата лихорадочно впился в обрисовывавшийся на фоне звездного неба силуэт менестреля.

— Тебе? — с подозрением прищурился бард.

— Избавителю Мира… Всей душой.

— Душой?.. — Кириан расплылся в невидимой хулиганской ухмылке. — Это за правильную плату мы завсегда пожалуйста.

И он поднял голову, распрямил плечи, приложил правую руку к сердцу, прикрыл глаза…

— Гадом буду, зуб даю! — долетело до слуха Анчара торжественное обещание.

— Ты… издеваешься?!..

— Я?! — оскорбился поэт, так глубоко и искренне, как могут обижаться только действительно виноватые. — Я издеваюсь?! Да это ты уязвил меня в самое сердце! Своей глумливой насмешкой над сакральным обетом моего народа! Его слова… короткие, но емкие… как удар топором по голове… непосвященным да будет известно… означают, что скорее я превращусь в змею, тритона или жабу, утратив человеческий облик, подобный богам, даровавшим его нам…. Скорее обреку себя на жизнь под землей без солнца… откажусь от пищи и воды, лишая себя жизненной силы, надежды и будущего… и отрину члены свои как старое платье… чем нарушу хоть слово!

С последним восклицанием в дальнем углу пещеры воцарилась благоговейная тишина, и Кириан уже поздравлял себя с блестящим окончанием сверхважного задания, как вдруг запястья его коснулись горячие пальцы ренегата.

— Что?.. — начал было музыкант — и прикусил язык: еле заметное белесое свечение, пронизанное голубыми искрами, окутало их руки, словно утренняя дымка, и тут же растаяло.

Менестрель отдернул руку, словно обжегшись, и с ужасом воззрился на ренегата.

— Что ты сделал?!