Не делись со мной секретами

Филдинг Джой

Волосы от полового органа и моча.

Очаровательно.

В дверь постучали.

– Просто потрясающе! – прошептала она, поднимаясь на ноги и закрывая окно. Волосы от члена, моча и сам Грег Оливер. Что нужно еще девушке?

– Отправляйтесь домой, Грег! – резко крикнула она.

– А если меня зовут Адам, мне тоже убираться?

Джесс бросила оскорбительное письмо на стол, думая, не ослышалась ли она.

– Адам?

– Вижу, что вы надели свои новые сапожки, – сказал он, войдя, когда она открыла ему дверь. – Вы меня ждали?

– Как

вам удалось войти в дом? – спросила Джесс, сердясь на себя и смущаясь от того, что обрадовалась его приходу.

– Наружная дверь была открыта.

– Открыта?

Он пожал плечами.

– Возможно, Грег не закрыл ее как следует, когда уходил. – Он прислонился к дверному косяку. – Надевайте свое пальто.

– Мое пальто?

– Ну да, я подумал, что, может быть, мы что-нибудь пожуем и сходим в кино.

– А если я очень устала?

– Тогда скажите мне: «Адам, отправляйтесь домой».

Джесс пристально смотрела на Адама Стона – пряди его каштановых волос нависли над лбом, убийственная самоуверенная поза, лицо непроницаемо, как при опознании преступника в строю других людей в полицейском участке.

– Я надеваю пальто, – сказала она.

Глава 14

Они пошли смотреть фильм «Касабланка» несмотря на то, что видели его уже несколько раз по телевизору. По настоянию Джесс они сели в заднем ряду возле прохода. По дороге в кинотеатр они ничего не говорили, молчали во время просмотра фильма и перекинулись всего несколькими словами, когда после сеанса шли в ресторан. Ни разу не притронулись друг к другу.

Ресторан, расположенный на проспекте Северный Линкольн, оказался маленьким полутемным шумным заведением, которое специализировалось на ростбифах. Они сели за крохотный столик на двоих в глубине зала и только после того, как сделали заказ официанту, у которого в носу болталась золотая сережка, попытались заговорить.

– Я где-то читала, – сказала Джесс, – что когда начали снимать фильм «Касабланка», то сценарий еще не был готов, и актеры толком не знали, какую роль они исполняют и что должны делать. Бедняжка Ингрид Бергман, видно, без конца спрашивала режиссера, в кого же она должна влюбиться.

Адам засмеялся.

– В это трудно поверить.

Воцарилось молчание. Взгляд Адама заскользил по темно-вишневым стенам. Джесс взяла теплую булочку из хлебной корзиночки на столе, разломила пополам и стала есть.

– У вас отличный аппетит, – заметил он, продолжая рассматривать зал.

– Я всегда отличалась прожорством.

– Ваша мама учила вас доедать все, что лежит на тарелке?

– В этом не было нужды. – Она быстро проглотила одну половину булочки и принялась за вторую.

– У вас, наверное, отличный обмен веществ?

– Я заметила, что частая истерика не позволяет толстеть, – поведала ему Джесс, отправляя в рот очередной кусок, одновременно думая, почему им как-то неловко вдвоем. Им было легче общаться, когда они едва знали друг друга. Вместо того, чтобы чувствовать себя непринужденно,

каждая новая встреча приводила к еще большей напряженности, как будто они впадали в эмоциональное оцепенение. Возможно, вызванное ими самими.

– Мне не нравится слово «истерика», – произнес он после продолжительной паузы.

– Что в нем вам может не нравиться?

– Оно несет в себе некий негативный подтекст – объяснил он. – Я предпочитаю выражение «высокая энергия».

– Вы думаете, что это одно и то же?

– Две части одного уравнения.

Джесс задумалась.

– Не знаю. Но я знаю одно: с детских лет разные люди предлагают мне расслабиться.

– Что только укрепило негативный образ, который вы оставили о себе как об истерическом человеке. – Наконец он посмотрел ей прямо в глаза. Джесс даже вздрогнула от напряженности его взгляда. – Когда люди советуют вам расслабиться, то это означает, что именно они страдают от вашей высокой энергии, а не вы. Но делают так, что виновной чувствуете себя вы. Ловко, правда?

– Еще одна из ваших интересных теорий.

– Разве вы не помните, что я интересный малый? – Он взял хлебную палочку и откусил от нее кончик.

– Чем вы, собственно, занимаетесь, продавая обувь?

Он рассмеялся.

– Разве вас задевает то, что я продаю обувь?

– Почему это меня должно задевать?

– Дело в том, что мне нравится продавать обувь, – сказал он, отодвигая стул и вытягивая под столом ноги на их полную длину. – Каждый день я прихожу на работу в десять часов утра, ухожу домой в шесть вечера. За исключением четвергов. По четвергам я являюсь в магазин в час дня и ухожу в девять вечера. И отключаюсь, дома магазинные дела меня не занимают. Не надо готовиться к очередному трудовому дню. Никаких забот, никакой ответственности. Прихожу на работу и продаю обувь. Потом иду домой. Пришел, увидел, победил, или как там говорится?

– Но, должно быть, на вас действует удручающе, когда кто-нибудь займет у вас массу времени, а купит всего одну пару обуви или, того хуже, вообще ничего не купит.

– Это меня не волнует.

– Вы получаете комиссионные?

– Да, оплата включает зарплату и комиссионные.

– Значит, комиссионные сказываются на уровне вашей жизни.

Он пожал плечами, сел поровнее на стуле.

– Я – хороший продавец.

Ногам Джесс было тепло в новых зимних сапожках.

– Что ж, я могу подтвердить это. – Его улыбка порадовала ее. – А как относительно интеллектуальной стороны?

Казалось, вопрос поставил его в тупик.

– Что вы имеете в виду?

– Вы, несомненно, очень умный человек, мистер Стон. А в интеллектуальном плане вы получаете немного, когда целыми днями занимаетесь таким делом.

– Напротив, я встречаю самых разнообразных людей, людей ярких и интересных. На данном этапе своей жизни я получаю от них весь необходимый мне интеллектуальный заряд.

– В чем же, собственно, состоит смысл вашей жизни?

Он пожал плечами.

– Я еще не подобрал к этому ключ.