Не для взрослых. Время читать! Полка вторая

Чудакова Мариэтта Омаровна

Вот это время – примерно с последней декады января, когда короткий зимний день после 22 декабря уже сильно удлинился, а в воздухе начинает витать предчувствие – пока еще только предчувствие! – весны, Пришвин и назвал – по-моему, очень точно и замечательно – весна света.

И только после этого многие стали говорить, катясь по сверкающей лыжне ярким солнечным февральским днем:

– Весна света!

2

Пришвин был очень хороший охотник и немало писал про то, как он охотился на зверей и диких птиц.

Но мне, скажу честно, читать про охоту всегда было жалко – ведь обязательно кого-то живого убивают. Правда, сам Пришвин однажды

написал тому, кто укорял его за то, что он убивает зверей, да еще и описывает это убийство: «…Моя охота дала множество рассказов охотничьих и детских, в которых косвенно осуждается убийство животных. Каждый разумный охотник, по мере того, как он вырастает, все больше и больше занимается самим мастерством, чем убийством: артистической стрельбой на стендах, обучением собак, спортивной, научной, художественной разработкой материалов, добытых еще в юности в жестокую пору, наконец, организацией разумного охотничьего хозяйства… Самое возникновение вопроса о таком убийстве мне кажется чем-то болезненным. Подумайте, миллионы людей в нашей стране собственными руками должны резать выхоженную ими любимую скотину, и только немногие городские счастливцы получают мясо прямо из лавки. …Не будь у нас в стране вдумчивых охотников-хозяев, вы бы – городские, милые, прекраснодушные любители животных, – незаметно для себя всю природу преспокойно съели бы в ресторанах».

3

Но Пришвин ухитряется и про охотничьих собак написать иногда безо всяких выстрелов.

В рассказе «Ярик» – о том, как он приучал к охоте на тетеревов шестинедельного щенка, – автор пишет: «Натаска без ружья мне доставляет иногда наслаждение не меньшее, чем настоящая охота с ружьем».

И вот сидят они вдвоем со щенком после летнего дождика под елкой рядом с вырубкой (это – поляна с пнями, оставшимися от вырубленных деревьев) – на ней «было много высоких, елочкой, красных цветов, и от них вся вырубка казалась красной…». Сидят – дожидаются, «пока птицы выйдут кормиться и дадут по росе свежие следы. Когда по расчету это время прошло, мы вышли на красную вырубку, и, сказав: – Ищи, друг! – я пустил своего Ярика».

А у Ярика – ирландского сеттера – чутье на громадное расстояние. И хозяин с завистью на него смотрел и думал: «Вот если бы мне такой аппарат, вот побежал бы я на ветерок по цветущей красной вырубке и ловил бы и ловил интересные мне запахи».

А дальше происходят забавные вещи. Большая серая тетерка «подлетела почти к самому Ярикову носу и над самой землей тихонько полетела, маня его криком: – Догоняй же, я летать не умею!

И, как убитая, в десяти шагах упала на траву и по ней побежала, шевеля высокие красные кусты». И пес не выдержал – и ринулся за ней. А должен был (если я только не ошибаюсь в охотничьих делах) сделать стойку – и ждать хозяина.

А тут – «фокус удался, она отманила зверя от выводка и, крикнув в кусты детям – Летите, летите все в разные стороны! – сама вдруг взмыла над лесом и была такова. Молодые тетерева разлетелись в разные стороны и как будто слышалось издали Ярику: – Дурак, дурак!

– Назад! – крикнул я своему одураченному другу. Он опомнился и виноватый стал медленно подходить. Особенным, жалким голосом я спрашиваю:

– Что ты сделал? Он лег.

– Ну, иди же, иди! Ползет виноватый, кладет мне на коленку голову, очень просит простить.

– Ладно, – говорю я, усаживаясь в куст, – лезь за мной, сиди смирно, не хахай: мы сейчас с тобой одурачим всю эту публику.

Минут через десять я тихонько свищу как тетеревята:

– Фиу, фиу! Значит:

– Где ты, мама?

– Квох, квох, – отвечает она, и это значит: – Иду! Тогда с разных сторон засвистело, как я: – Где ты, мама? – Иду, иду, – всем отвечает она. Один цыпленок [1]

свистит очень близко от меня, я ему отвечаю, он бежит, и вот я вижу, у меня возле самой коленки шевелится трава. Посмотрев Ярику в глаза, погрозив ему кулаком, я быстро накрываю ладонью шевелящееся место и вытаскиваю серого, величиной с голубя, цыпленка. – Ну, понюхай, – тихонько говорю я Ярику. Он отвертывает нос: боится хамкнуть. – Нет, брат, нет, – жалким голосом прошу я, – понюхай-ка!

1

Подразумевается, конечно, – тетеревенок. – М. Ч.

Нюхает, а сам как паровоз. Самое сильное наказание. Вот теперь я уже смело свищу и знаю, непременно прибежит ко мне матка: всех соберет, одного не хватит – и прибежит за последним».

Так оно, конечно, по его замыслу и вышло: «Идет, бежит, вижу, как из травы то тут, то там, как горлышко бутылки, высунется ее шея …» – не могу не обратить внимание юных читателей на замечательное по своей точности сравнение! Автор завидовал нюху Ярика, но зато – какой же у него был глаз?.. «…А за ней везде шевелит траву и весь ее выводок».

Они, конечно, отпустили тетеревенка – и дали всему выводку улететь. Но довольны были, что всех одурачили.

4

А вот еще про одну собачку – но уже совершенно другую! Вот именно – про собачку, а не про охотничью собак у или пса.

Я прочитала этот рассказ – «Лимон» – еще в школе и очень его полюбила, несколько раз перечитывала.

«В одном совхозе было. Пришел к директору знакомый китаец и принес подарок. Директор, Трофим Михайлович, услыхав о подарке, замахал рукой. Огорченный китаец поклонился и хотел уходить. А Трофиму Михайловичу стало жалко китайца, и он остановил его вопросом:

– Какой же ты хотел поднести мне подарок?

– Я хотел бы, – ответил китаец, – поднести тебе в подарок свой маленький собак, самый маленький, какой только есть в свете.

Услыхав о собаке, Трофим Михайлович еще больше смутился. В доме директора в это время было много разных животных: жил кудрявый пес Нелли и гончая собака Трубач, жил Мишка, кот черный, блестящий и самостоятельный, жил грач ручной, ежик домашний и Борис, молодой красивый баран. Жена директора Елена Васильевна очень любила животных.

При таком множестве дармоедов Трофим Михайлович, понятно, должен был смутиться, услыхав о новой собачке.

– Молчи! – сказал он тихонько китайцу и приложил палец к губам. Но было уже поздно: Елена Васильевна уже услыхала слова о самой маленькой во всем свете собачке.

– Можно посмотреть? – спросила она, появляясь в конторе.

– Собак здесь! – ответил китаец.

– Приведи.

– Он здесь, – повторил китаец. – Не надо совсем приведи.

И вдруг с очень доброй улыбкой вынул из своей кофты притаенную за пазухой собачку, каких я в жизни своей никогда не видел и, наверное, у нас в Москве мало кто видел. Она была рыженькая, с очень короткой шерстью, почти голая и, как самая тоненькая пружинка, постоянно отчего-то дрожала. Такая маленькая, а глазища большие, черные, блестящие и навыкате, как у муравья.