(Не)добрый молодец
Шрифт:
На Руси испокон веков не имелось серебряных рудников, и всё серебро шло в страну с Запада или Востока. Вот и скудно на монету серебро искать. А чешуйки штамповали кустарным способом из серебряной проволоки. И видны на них только всадника рельеф да буквы, и более ничего.
– Слава Богу, дошёл ты до нас, и не токмо с вестями, но и с деньгами! А что же за отрока ты нашёл? Кто он и откуда? Непонятный какой-то и словно не русский. На вятича не похож, на мокшу или черемиса тоже. Немец али поляк? Тоже не похож. И одет странно, никогда такую одежду, да
– То история отдельная. Непонятный он, вроде и врёт, а вроде и не врёт. Говор удивительный, по-нашему говорит неправильно и всё время слова ищет, а то говорит словечки, по слуху вроде и русские, а по пониманию странные, не понимаю я его. Коверкает всё до неузнаваемости. Литвин он. Только не чистокровный, а и поляков днесь кровь в нём есть, и латгаллов, а то и немцы приложили семя своё к его предкам. Вот он и не похож ни на кого. Бает, что служилый дворянин его батька у Романовых был. Да проверить сейчас трудно, да и надобно ли?
– То мы не сможем сделать, да и зачем? Пристроим пока. А как он насчёт мертвяков?
– Так вроде и не боится их, бает, что на их поместную деревню они напали, а он испужался и многое забыл. Может, он и испужался, да токмо, кажется мне, что свой страх он страхом и выбил. Не видно по нему, что он сильно их опасается, будто знает, что управа на них есть. А ещё одежда на нём странная. Я, когда он спал, пощупал её. Даже и сказать ничего не могу. Вроде и ткань, а плотная. Видно, что уже временем потраченная, но лён или шерсть уже давно бы разлезлись, а энтой хоть бы хны. Непонятно. И вообще, он странный, словно не от мира сего.
– Мм, может, его направил кто?
– Так, а зачем? Кому мы здесь нужны? Да и не токмо мы, а вообще? Эх, грехи наши тяжкие, кажный день что-то необычное происходит. Не знаешь, то ли удивляться, то ли горевать. И думаю, что не бесноватый он и даже не одержимый, – предвосхитил Анисим вопрос настоятеля.
– Почему?
– Так девчонка к нему прибилась, и хоть пигалица ишо, да дурному делу не препятствие. А он приютил и кормил, хоть сам голодный, аки волк. А ишо, спрашивал я его, будет ли брать её с собою или нет? А он и отвечает, что жаль, мол, девчонку, с ним пойдёт, и сказал искренне, чувствую я. А ежели одержимым или бесноватым оказался, то вовеки веков таких слов не произнёс бы. Нет у них ни сердца, ни души, не сказал бы он так.
– Твоя правда, Анисим, ты повыспроси его завтра как след, кто он и что он. А более того, что умеет и что дальше намерен делать. Там и посмотрим. Парнишко-то, навроде, простой, но и ухо востро с ним держать надобно. Может, он нам и вспоможет в чём. Жизнь нашанехитрая, лишними руки не окажутся. А там видно будет, али к нам прибьётся и пользу какую принесёт, али пойдёт туда, куда и шёл. Наш скит-то мал, да на месте удобном расположен. Надо думать, а не гадать, сейчас любые руки нам важны. А богат ли он али беден?
– Не знаю, но ничего у него с собой не увидел я: ни вещей, ни денег, только то, что на нём, да звенел монетками мелкими. Я таких и не глядал ни разу.
– Эхе-хех. Ладно, Анисим, утро вечера мудренее, завтра всё вызнаешь, да и я поспрашаю, а там будет видно, как поступить. Ступай уже к себе, отдыхай. День непростой, тяжёлый, а завтра снова работать. Ступай.
Анисим кивнул и, перекрестившись на образа в углу кельи, вышел, оставив настоятеля наедине с собственными мыслями.
***
Вадим крепко дрых сном праведника, когда над его ухом кто-то стал кричать. Хотелось послать крикуна далеко и надолго, но Вадик сдержался. Хай живе, студент, и перевернулся на другой бок. Но не тут-то было.
– Вставай, отрок, солнце уже поднялось, а ты спишь. Вставай!
Вадим протёр глаза, и тут же всё вспомнил! На мгновение он зажмурился, не решаясь открыть глаза и увидеть то, что и должен был увидеть. Судорожно вздохнув, он распахнул сомкнутые веки. Так и есть…
– Ну, отрок, ты и горазд спать, вон даже храп Акима тебя не разбудил, – склонившись над ним, произнес отец Анисим.
Что за Аким, Вадим не понял, когда засыпал, он никого не видел, да и сейчас в небольшой комнатушке с четырьмя деревянными лежанками никого кроме них не имелось.
– Ушёл уже он, – пояснил Анисим. – Ему воды нужно натаскать для скотины. Я тебе покажу наше хозяйство, а ты мне расскажешь, что умеешь. Я вчерась с настоятелем поговорил, он согласился оставить тебя у нас. А ты потом решение примешь: или трудником будешь, или послушником. Пойдём.
Вадим внутренне весь сжался, но вышел вслед за монахом, боязно, да он так толком ничего и не умел.
– Отец Анисим, а когда можно будет, эээ… потрапезничать?
– А мы сейчас узнаем, что ты умеешь, и тогда разберёмся с тобой, по заслугам и еда будет. От нас ещё никто голодным не ушёл, ведь наш долг помочь любому страждущему! Увы, мы не всесильны. В последние годы по всей земле русской царит разброд и шатание, да о чём уж там говорить… Оскудела округа, то и нас коснулось.
– Угу.
Вадим задумался.
– А какой год сейчас, отец Анисим?
– Так лето 7114, а если от Рождества Христова, то 1606 год, а ты, никак, забыл?
– Нет, себя проверяю, запутался. Когда мертвяк напал, я и про себя забыл, еле отбился.
– О, как! А как ты, отрок, отбился от него?
– Вырвал кол из ограды и в глаз ему саданул, он и сдох.
– Вот так вот вдарил, и он сдох?
– Да, испугался я сильно и от страха ударил.
– Ммм, а оружно умеешь ли ты бороняться, али копьём, али мечом и щитом?
Вадим поневоле потянулся рукой к своему коротко остриженному затылку. Вот вопрос так вопрос. А и действительно, умеет ли он? Память услужливо стала показывать варианты его умений. В армии ему не довелось послужить, даже солдатом. Драться руками и ногами мог, но не всерьёз, что называется. Так, применял пару приёмчиков в уличной драке, ходил то на дзюдо, то на самбо, но ничему толком и не научился.