Не герой
Шрифт:
– Нет, тут не то. Представьте, какую он со мной гнусность сделал…
Зоя Федоровна рассказала ему все, как было. Матрешкин по мере ее рассказа все шире и шире раскрывал глаза.
– Да что вы? Да неужели? – поминутно восклицал он. – Он на это способен? Послушайте, – сказал он, когда Зоя Федоровна кончила свой рассказ, – все это до того странно, что даже не верится… Как сказка. Но вы говорите, что это было, значит – это не сказка. Но прежде всего – как вы могли поддаться и поверить? Ай, ай, ай! А еще умная женщина…
– Нет, уж, пожалуйста, не разбирайте –
– Я? Каким же образом я могу отомстить? Жениться на вас, что ли? По русским законам это невозможно…
– Не говорите пошлостей! Вы можете отомстить. Слушайте. Он получает у вас семь тысяч. Если он уйдет из "Заветного слова", ему нигде ни копейки не дадут… Вы должны сделать так, чтобы он ушел…
– Однако! Только женщина может так мстить! Прямо на карман бьете. Вы хотите сделать его нищим?
– О, я не знаю, чем бы я хотела его сделать! Я хотела бы унизить, растоптать его, смешать с грязью. Вам, конечно, все равно. Чужого оскорбления нельзя чувствовать. Но если бы вас так оскорбили, что бы вы сделали?
– Я? Ха, ха! Прежде всего я не дался бы! Ну а затем, если б уж так пришлось, то поискал бы более тонкого орудия для мести. Нет, в самом деле – что ж это: лишить человека куска хлеба! Какая же это месть? Это все равно, что нос откусить или руку отрезать…
– Я не знаю другого способа. Нет, Михаил Александрыч, голубчик, милый! Сделайте мне это! Я не знаю, на что я способна… На всякую жертву… Только сделайте! Ведь вам это ничего не стоит. Вы там – сила. Вы можете поссориться с ним, какой-нибудь там предлог найдете… Придеретесь к его статье, скажете: это не годится… А он, знаете, какой самолюбивый… Сейчас ругаться начнет, ну вы и объявите: он или я… Конечно, вас предпочтут, и ему придется уйти! О, как я буду торжествовать тогда!..
– Женщина, женщина! Это удивительно! – комически воскликнул Матрешкин и всплеснул руками. – Тонкое, эфирное существо! Перл создания! Мечта! Воплощенное изящество! Чуткая, нервная натура! Но, клянусь небом, ни одному мужчине не придет в голову такая грубая идея! И как коварно разработана! Целый план! Последнее слово разбойничьей хитрости! Да, вы правы, Зоя Федоровна, мне это легко сделать, очень легко. Тем более что у нас в редакции недовольны Антоном Макарычем и не прочь придраться к случаю… Но мне, по человечеству, жаль Ползикова… Он мне не нравится, если хотите даже – я считаю его своим врагом, потому что в душе он ненавидит меня. Но… Знаете, я не привык на такой почве бороться с моими личными врагами…
Зоя Федоровна посмотрела на него с изумлением и с выражением недоверия.
– Вы хотите уверить меня в своем благородстве? Вы, после того, как написали столько…
– Столько гадостей? Вы это хотите сказать? Пусть так, но это совсем другое дело…
– Послушайте! – решительным тоном сказала Зоя Федоровна. – Ведь вы ко мне расположены?
– Очень! Всем сердцем, Зоя Федоровна!..
– Вы… Ну… Чего вы потребовали бы от меня?
– Как? Потребовал бы? Требовать я ничего не смею… Я хотел бы добиться вашей благосклонности,
– Ну, что это такое значит – благосклонность? – спросила она, прищурив глаза.
– Вот вопрос! Когда добиваются благосклонности у девушки, то значит – хотят предложить ей руку и сердце. Когда же добиваются благосклонности замужней женщины, то это значит… Само собою ясно, что это значит…
– Михаил Александрыч! Милый, дорогой, голубчик! Все, что хотите! Все, что хотите! Все, что хотите… Только сделайте это.
Она стояла близ кресла, на котором он сидел. Она ему нравилась, и он давно уже настойчиво ухаживал за нею. Ему оставалось только взять ее руки и привлечь ее к себе. Он слегка покраснел, и легкая дрожь пробежала у него по спине.
Но что-то остановило его; какое-то чувство неловкости при мысли о том, что успех у этой женщины будет куплен им ценой почти гибели, ближнего. Да если б этот ближний был приятель или просто знакомый, это бы еще куда ни шло, но он враг – это уж совсем было бы низко.
Он тихонько отодвинулся от нее вместе с креслом; она посмотрела на него смущенным взглядом. Он встал, отошел к окну и что-то обдумывал.
– Знаете что, Зоя Федоровна! – сказал он наконец. – Ведь вам хочется, чтоб он понял вашу месть, то есть понял, что это дело ваших рук?
– Да, да, да!
– Ну, так видите: судьба Ползикова в нашей газете давно решена. Он нам не нужен. Он стал водянист, скучен, не работает, а делает все спустя рукава, с пьяных глаз. Имя его, некогда привлекавшее читателей, превратилось в тряпку. Но предполагалось, что он проработает еще около года, а там так или иначе его сплавят. Таким образом, разница будет только на один год, разница несущественная, как я думаю… Ну что ж, извольте, я постараюсь…
– Вы это сделаете?
Она бросилась к нему и стала крепко жать его руку.
– Знаете, я никогда не думала, никогда не думала, что вы такой благородный человек. Просто удивительно! У-ди-ви-тель-но!..
Матрешкин как-то неопределенно улыбался, скорее насмешливо, чем весело. Он стал торопиться.
– Что же вы так скоро? Посидите! – с искренним чувством промолвила Зоя Федоровна. – Я так расстроена, так потрясена… Посидите, Михаил Александрыч!.. Мне просто страшно одной оставаться…
– Не могу, не могу! Меня оторвали прямо от дела, и очень спешного… Ей-богу, я думал, что вы сломали ногу, а оказалось…
– Неужели вы думаете, что сломать ногу хуже, чем получить такое оскорбление?
– Наверное хуже. Если бы вы сломали ногу, то лежали бы в постели и стонали, а теперь очень мило принимаете гостя… Даже любезнее, чем он ожидал!.. До свидания.
Матрешкин двусмысленно улыбнулся и, поклонившись, вышел в переднюю.
– Грубиян! – сказала ему вслед Зоя Федоровна и ответила ему такой же улыбкой.
Через две минуты после того, как ушел Матрешкин, в передней опять раздался звонок. Какой-то субъект в порыжевшем от времени пальто, с подвязанной носовым платком щекой, стонущий слабеньким голосом спрашивал, здесь ли зубной врач.