'Не говори с тоской - их нет'

Пикуль Валентин Саввич

В. С. Якут запомнил Чижову такой: высокая, статная и красивая женщина. Правда, артиста удивили ее слова:

– Дарю вам этот портрет поэта с одним обязательным условием: нигде и никогда не публиковать его.

Если бы актер тогда же спросил ее, почему такое жестокое условие, Елена Александровна ответила бы: "Меня очень обидели невниманием к моим словам. Я не могу не верить в то, что это Пушкин, но и не могу доказать то, что стало семейной легендой". Много лет спустя Елена Александровна писала мне, что артист В. С. Якут, "когда открывался Музей (Пушкина) в Москве, спросил моего разрешения сдать портрет в музей,

чему я была очень рада, а потом, когда многажды упоминали меня в разных случаях - я очень переживала". Понять ее переживания можно.

Много лет спустя я получил письмо от ленинградца Олега Владимировича Гумберто, мать которого, Нелли Бруновна Армфельт, тоже смолянка, была подругой юности Елены Александровны. Армфельт не раз видела эту миниатюру, и вот что писал мне О. В. Гумберто: "Скажу честно, что у Елены Александровны, как, впрочем, и у моей мамы, имелись определенные сомнения по поводу того, к т о именно изображен на миниатюре: Пушкин или нет?" Теперь об этой миниатюре сложилась целая литература, и мне, автору, лишь остается присоединиться к мнению пушкинистов, решивших этот вопрос не в пользу поэта. Конечно, всегда жаль расставаться с красивой легендой, но ради соблюдения истины мы вынуждены с нею проститься. Одно хорошо: споры вокруг этой миниатюры воскресили из забытья образы других людей, тоже достойных нашей памяти, - Мудровых, Великопольских, Чаплиных и, наконец, Дрейеров.

Здесь уместно сказать, что Елена Александровна всю жизнь оставалась религиозной, и, покинув Ленинград, она переселилась в Печоры, чтобы провести старость близ древней обители. Она никому не говорила о своем прошлом, никто не догадывался, что она - офицер в отставке, трижды награжденная за боевые заслуги. Одинокая и доброжелательная ко всему живому, она подбирала на улицах бездомных щенков и кошек, лечила их, кормила, ухаживала.. На память она прислала мне фотографию тех лет. Старушка, каких немало на Руси, сидит в кресле, поглощенная чтением, а на столе подле нее - портрет сына Ярослава Игоревича, для нее, для матери, вечно молодого. В очередном письме я рискнул задать Е. А. Чижовой мучительный для меня вопрос:

"Простите, что тревожу вашу память, - примерно так писал я ей в Печоры.
– Но у вашей матери был брат Ермолай Николаевич Чаплин, ведавший при царе почтами в Петербурге. У него был сын и ваш двоюродный брат Георгий Ермолаевич Чаплин, который в чине капитана второго ранга служил в Архангельске у белых как раз в ту пору, когда был казнен ваш родной брат Николай. Об этом кавторанге Чаплине я уже писал в своем романе "Из тупика". Смогли бы вы досказать мне все правду об отношениях этих кузенов?"

Ответ был какой-то неопределенный:

"Мама всегда избегала разговоров на эту тему, но я чувствую, что в Архангельске произошло что-то очень страшное".

Наконец из Печор пришло последнее письмо:

"С великим прискорбием сообщаю Вам, что наша любимая соседка Чижова Елена Александровна умерла 20/Х 1973 г. Хоронили ее 23/Х. П. Я. ИЗОТОВ".

Вслед за этим горестным известием я получил письмо от родственника покойной, московского хирурга Олега Чижова, который сообщил мне, что, приехав на похороны, был крайне удивлен, обнаружив в библиотеке Елены Александровны мои книги с дарственными надписями. Он писал: "Похоронили мы тетю на печорском кладбище при большом стечении народа, после соблюдения

всех православных обрядов. А впереди гроба несли ее боевые ордена и медали, что вызвало немалое удивление всех печорских жителей".

Я невольно загрустил.

Мне казалось, что на этом история и закончилась. Правда, где-то очень далеко, в ледяных полях Арктики, еще блуждал стареющий ледокол "Красин", на мостике которого несли вахту молодые капитаны - наследники того штурмана, который в давние времена прокладывал курс "Святогора". И тут история неожиданно продолжилась.

Неожиданно для меня и - трагически.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мне известно, что штурман "Святогора", лейтенант Николай Дрейер, женился на уроженке Архангельска Анне Северьяновне Кыркаловой, от которой имел дочь Веру, родившуюся 10 сентября 1918 года. Их следы затерялись в Норвегии.

Елена Александровна сообщила мне: "Последние сведения о них моя мама имела ок. 30-х гг., потом переписка прекратилась. Стоит ли вам копаться?" Я догадывался, что мутная вода белой эмиграции вынесла на чужой берег не только матерых белогвардейцев, вроде кавторанга Г. Е. Чаплина, она унесла в своем потоке многих беспомощных и растерянных людей.

Признаюсь, я не ожидал, что передо мною на стол ляжет фотокопия письма из Праги. Автор этого письма - старик эмигрант Н. фон Дрейер, давно живущий в Чехословакии по советскому паспорту. Письмо датировано 1974 годом. Почти всю жизнь вращаясь среди эмигрантов, он много знал, многое слышал, многое сохранил в памяти. И здесь я убедился, что всей правды о своем герое, большевике Николае Дрейере, я при написании романа "Из тупика" еще не знал.

Оказывается, штурман Дрейер, заболевший в Архангельске тифом, был помещен в гарнизонный госпиталь. Город был во власти террора, гремели выстрелы, убивали. Именно в ту пору во дворе госпиталя появился двоюродный брат штурмана - капитан второго ранга Георгий Ермолаевич Чаплин.

– Тащите его во двор!
– повелел он.

Николай Дрейер был вынесен на носилках из больничной палаты, и брат расстрелял брата. тут же, во дворе. Пражское письмо заверяет меня: "Этот факт остается фактом".

Осталось сказать последнее. Память о лейтенанте Н. А. Дрейере была слишком дорога жителям Архангельска, и, после изгнания с Севера интервентов, ледокол "Иван Сусанин" получил новое имя - "Лейтенант Дрейер". В самые трудные годы советской власти он охранял наши полярные рубежи, а в 1922 году погиб в Чешской губе, затертый жестокими льдами.

Как это и бывает в нашей слишком бурной жизни, мы все понемногу забыли штурмана Николая Дрейера.

Теперь в нашей печати часто публикуют загадочную миниатюру с изображением милого ребенка - как самое первое изображение великого поэта, и мне каждый раз, когда я видел ее, вспоминалась добрая русская женщина, шагающая в солдатской шинели, ее брат, герой моего романа, и ледокол "Лейтенант Дрейер", ломающий льды в тех самых краях, где теперь их легко сокрушают новейшие атомоходы.

Будем же уважать наше прошлое, ибо без него все мы - как деревья без корней. Будем чтить священную память людей из былого времени - с их нелегкой и сложной судьбой.

Как сказано у нашего лирика В.А. Жуковского:

Не говори с тоской: их нет,

Но с благодарностию: были.