Не хочу быть полководцем
Шрифт:
«Эти собаки не отступят, и глотки им не остудишь, – сказал Каа. – После этой охоты не будет больше ни человечка, ни волчонка, останутся одни голые кости».
«Ох, что-то не по душе мне его пессимизм. С такой обреченностью битвы не выигрывают», – подумалось мне.
– Зато опалы не будет, – горько усмехнулся Воротынский, прервав наступившую в разговоре тяжелую, давящую обоим на нервы паузу. – Опять же и сына Ивана с Белоозера государь, может, возвернет, памятуя обо мне [73] . Да и вотчин отцовских лишать его не станет. Костьми ляжем, – повторил он твердо. – И от
73
Сын Воротынского князь Иван Михайлович оставался в ссылке в Белоозере даже тогда, когда с самого Михаила Ивановича царь снял опалу, и вернулся из нее лишь после смерти отца.
«Умирать так умирать! Охота будет самая славная!» – гордо сказал Маугли.
Но человеческому детенышу легче – он был один, а меня ждала Маша, а не та, что с косой, пускай выглядящая, по уверению Воротынского, красной девкой. И Маша должна дождаться своего героя живым, иначе зачем я все это затевал.
– Погоди, Михайла Иванович, насчет костей. Рано нам ложиться. Да и Москву этим не спасешь, – заторопился я, лихорадочно подыскивая достойный аргумент, чтобы попытаться все переиначить.
Я не трус, но помирать вот так бездарно, пускай и героически, мне вовсе не улыбалось. К тому же я не считал, что наше положение стало таким уж безнадежным. Да, враги прорвались. Да, часть их ушла вперед. К тому же и остальные тоже настолько сильны, что к ним просто так не подступиться. И все равно должен быть выход, тем более что я помнил магическое слово «Молоди»… Я прикинул все еще раз и… улыбнулся.
– А ты напрасно думаешь, княже, что мы не нагоним Девлета, – торжествующе сказал я. – Он и сам не станет спешить, поверь.
Воротынский недоверчиво воззрился на меня.
– Утешаешь, фрязин, – медленно произнес он, но в глазах его уже вспыхнула крохотная искорка надежды.
– Ничуть, – твердо заявил я. – Давай-ка вернемся в шатер, и я тебе там все изложу.
Когда зашли внутрь, я не стал торопиться. Поставил на место столик, поднял с пола помятую карту, аккуратно расправил ее, после чего неторопливо уселся на лавку.
– Представь себя на месте крымского хана, – начал я.
– Чтоб я в шкуру басурманина, пусть и в мыслях, – да ни в жисть! – возмутился Воротынский.
– Хорошо. Тогда я себя представлю на месте Девлета, – ничуть не смутился я. – Итак, удалось мне обхитрить русских воевод, пройти мимо. Но они все равно остались в живых. И войско их тоже уцелело. К тому же впереди Москва, а там…
– А там ничегошеньки, – выпалил князь.
– А там войско, – строго поправил я его. – У меня, крымского хана, и в мыслях нет, что все воеводы тут и в столице никого. Такого не может быть, потому что… не может быть. Скорее всего, русские на этот раз послали половину войска к переправам, а половину оставили для обороны города. И как знать, может, они нарочно так легко отдали мне переправы. Получается, что я сейчас меж двух огней. Но воеводы должны мне помочь, сами того не желая, потому что они начнут спешить и попытаются меня сдержать. Очень хорошо. А я и сам торопиться не стану, поскольку врага лучше бить поодиночке – вначале разобраться с той половиной войска, что за спиной, а уж потом смело идти дальше.
– И что ты мыслишь? – медленно спросил князь.
По лицу
– А ежели поганые инако мыслят, не так как ты?
– Девлет, хоть и нехристь, но умен, собака, – заметил я. – О том по прошлому лету можно судить. Да и ныне он все как надо сделал. А коль умен, то на рожон не полезет. Это дурни такое сказануть могут, о чем и не догадаешься, а прочие люди думают схоже, потому что умная мысль в каждом деле только одна-единственная. Потому и говорю: не обгонять его надо, чтоб он неладное не почуял, и не вставать спереди, а, наоборот, держаться сзади. Тогда он точно уверует в московское войско, потому что решит, что мы хотим его взять в клещи и ударить разом с двух сторон. Мол, из-за этого воеводы и не лезут в обход, сзади норовят куснуть. Вот ты бы сам, Михайла Иванович, как поступил?
Воротынский задумался. Затем, коротко кивнув, предложил:
– Далее сказывай.
– Пока передовой да полк правой руки станут его щипать, он пойдет еще медленнее. Тут-то ты и подоспеешь с основными силами. Хан решит, что пришла пора разбить всех. А вы, куснув, подадитесь назад. Немного совсем, верст на пять – десять, где буду стоять я с дружиной Фаренсбаха, да еще с пушками. И не в чистом поле, а в гуляй-городе, в котором вы и засядете.
– Это что ж выходит, мы не со стороны Москвы ощетинимся, а сзаду? Да он плюнет на нас и вперед уйдет, – не выдержал Воротынский.
– Куда? К другому войску? Чтоб оказаться меж двух огней? Не лучше ли вначале добить вас, а уж потом идти без оглядки вперед?
– Так ведь нет другого войска! – заорал князь, но тут же спохватился: – Хотя да, ежели все так, то тут и впрямь есть резон. М-да-а, сказываешь ты складно, – протянул он задумчиво. – Ежели Девлетка по-твоему поступит, тогда мы и вправду еще покусаемся, Константин Юрьич.
Кажется, проняло. Раз я вновь от фрязина до Константина Юрьича дошел, значит, поверил мне Воротынский.
– И не просто покусаемся, – добавил я. – Мы еще и за глотку ухватим. Чтоб намертво. Бежать с нашего двора станет – не пустим.
– Ну тут уж ты малость того, – крякнул князь и бесшабашно махнул рукой. – Ин быть ныне по-твоему. Семь бед – один ответ.
Мы не расстались. Скинув на плечи своего второго воеводы и тестя Ивана Васильевича Шереметева, разборку гуляй-города и весь наряд [74] , Воротынский, прихватив меня с собой, поспешил вперед. С трудом сдерживая нетерпение, он все-таки дождался полков из Каширы и Лопасни, которые также шли налегке, бросив обозы, после чего уже без остановок устремился в погоню за Девлет-Гиреем.
74
Так на Руси тогда именовали артиллерию.