Не кисни, Сеня
Шрифт:
Выйдя из посольства, я попыталась закурить и обнаружила, что руки дрожат. День стоял майский до невозможности: тёплый, деликатно ветреный, в меру солнечный. Всё было подёрнуто особенной весенней дымкой - краски чистые, но не яркие, и воздух полупрозрачный, как тонкая слюда. Я шагала по прекрасной, как никогда, Москве и потихоньку осознавала: скоро уеду. Возможно, навсегда. Больше не будет зеленоватой Яузы с липкими уточками. Больше не будет старомосковских особняков и нахальных стекло-бетонных новостроек. Больше не
***
Мы договорились, что Сеня встретит меня в «Джиэфкей». Я умудрилась проспать весь перелёт и вышла из самолёта помятая, как та пионервожатая.
Сеня ждал в зале прилёта, с табличкой для надёжности. Он оказался не таким, как на фотографии. Со своими печальными глазами в чёрных ресницах Семён выглядел трогательным как оленёнок. Таких и называют «ласточка-мальчик»: парнишку хочется если не усыновить, то назначить в младшие братья.
– Маша?
– Она самая. Привет...
– отчего-то я смутилась.
– Привет...
– Сеня замешкался, будто решал какой-то важный для себя вопрос.
– Берём чемодан и едем?
По дороге я пыталась разглядеть Америку из окна Сениной «Хонды» и не увидела почти ничего. Рекламные щиты на английском, пальмы и не по-нашенски гладкое шоссе. Затем шоссе кончилось, и Сеня объявил: «Бруклин».
Бруклин оказался смесью одно- и двухэтажных полукукольных домиков с кирпичными многоэтажками. У одной из них Сеня припарковал «Хонду», посмотрел на меня и спросил:
– Страшно?
– Страшновато, - уточнила я.
– И мне, - признался Сеня.
– Даже поджилки трясутся. Ладно, пойдём, нам на шестой этаж.
Дверь открыла невысокая полная дама в очках и с чёрными кудрями.
– Мама, познакомься. Это Маша, моя невеста, - представил меня Сеня.
– Ах, да я знаю же, что это Маша, неужели ты притащишь с собой ещё кого-нибудь?
– мама всплеснула руками.
– Маша, это моя мама, Розалия Наумовна.
– Очень приятно.
– Проходи, проходи, деточка. Устала, небось, с дороги. И проголодалась, конечно. Ничего, я уже и на стол накрыла.
Розалия Наумовна ворковала, не переставая, а я даже затылком ощущала внимательный, одновременно и оценивающий, и тревожный взгляд.
После ужина мы смотрели детские фотографии Сени - два толстых альбома. На язык так и просилось: «Андель, чистый андель». Незаметно натикало девять.
– Сенечка, а как вам постелить? Раздельно? Или?..
– поинтересовалась Розалия Наумовна.
– Раздельно!
– ответили мы в один голос.
– Вот и славно, - разулыбалась потенциальная свекровь.
Полночи я ворочалась в рефлексиях, и в седьмом часу утра подскочила с постели - готовить жениху завтрак. На кухне уже сидела Розалия Наумовна в бордовом халате - пила чай.
–
– Доброе утро, Розалия Наумовна. Вот, решила завтрак Сене...
– А-а... Ну, давай-давай, не буду мешать.
Розалия Наумовна пила чай и «не мешала» тем же цепким, оценивающим взглядом, что и вчера. Хлопоча мордой, я поджарила омлет по-гречески, поставила вариться кофе и извлекла из холодильника грейпфрутовый сок. Через полчаса жених явился из душа, подмёл завтрак, наскоро оделся и ускакал в свой банк, а я подверглась допросу с пристрастием.
– Бабель, - перечисляла я любимых писателей, с трудом удерживаясь, чтобы не загибать пальцы.
– Фейхтвангер, Севела, Шолом-Алейхем, Ремарк, Вайнеры, Ильф и Петров, Рыбаков, Эренбург.
Розалия Наумовна благосклонно кивала - в Москве она преподавала литературу в старших классах.
– Эйзенштейн, - перешла я от литературы к кинематографу.
– Мейерхольд, Бернес, Гердт, Казаков, Фрейндлих...
***
В садик через дорогу от дома мы отправились к полудню.
– Маша, - представила меня Розалия Наумовна дородной грозного вида старухе с красным вислым носом и не менее красными борцовскими ручищами.
– Маша с Сенечкой, они, э-э...
– Одесситка?
– басом громыхнула старуха.
– Москвичка.
Старуха поджала губы.
– В Москве что ж, ещё евреи остались?
– Остались, - неуверенно подтвердила я.
– Не очень много.
– Это хорошо, - не уточнив, что именно хорошо, кивнула старуха.
– Садись, деточка. Тьфу, вон опять идёт, чтоб он сгорел.
– Кто идёт?
– эхом откликнулась я.
– Гутгарц.
Я оглянулась. Гутгарцем оказался плешивый сутулый старикан, остроносый и с бегающими глазками под мохнатыми седыми бровями.
– Проходите, Михаил Исаакович, - напутствовала старикана Розалия Наумовна.
– Ступайте, ступайте, нечего вам здесь задерживаться.
– А это кто у нас будет?
– проигнорировал напутствие Гутгарц, уставившись на меня.
– Это Маша, Сенечкина невеста. Всё? Идите уже.
– Невеста?
– удивился Гутгарц.
– Надо же. То-то, я смотрю, пигалица нездешняя. И - к ребе не ходи - шикса.
– Сами вы шикса!
– негодующе выкрикнула я, пока дородная старуха хлопотала вокруг схватившейся за сердце Розалии Наумовны.
– Шлимазл, вот вы кто. Идите отсюда в тухес.
***
Незаметно прошёл месяц. Как-то вечером Сеня с заговорщицкой физиономией вывел меня погулять. В первом попавшемся ресторанчике усадил за столик, принял торжественный вид и заявил:
– Маша, ты таки нравишься маме.
– Да?
– Нравишься. Поэтому я предлагаю... осуществить главную часть договора.