Не ложись поздно
Шрифт:
Лишь теперь я соображаю, что нахожусь в постели.
Лежу на спине на больничной койке.
Свет вздымается, пульсируя, и начинает меркнуть. Накатывает волна. Над водой розовеет вечернее небо.
Я лежу на берегу, любуясь закатом.
Нет. Все не так. Мысли путаются…
Я лежала на спине, наблюдая за кругами света на потолке. Да. Усилием воли я сосредоточила взгляд.
И теперь я видела толстую оранжевую трубку, погруженную в мое запястье. И узенькое окошко с наполовину опущенными жалюзи. Собственные руки, вытянутые вдоль тела и покоящиеся на белоснежной
Не обращая внимания на боль, я повернула голову и увидела кровать, стоявшую напротив. И ахнула, когда в поле зрения возник отец. Да. Теперь я вспомнила автокатастрофу. Грохот и звон сминающегося металла и бьющегося стекла, и страшный удар.
Я вспомнила автокатастрофу. Теперь я смотрела на отца, сидевшего на койке напротив меня. Он то вплывал в фокус, то выплывал, то становился виден отчетливо, то расплывался мутным пятном. Его голова… она накренилась вперед. Алая кровь струилась по лицу.
А рулевое колесо…
…стержень рулевого колеса был вбит ему в лоб.
Руль торчал из его головы. Кровь забрызгала все вокруг и собиралась в лужицы на полу.
Он не двигался. Просто сидел на постели, наклонившись вперед, с забрызганным кровью рулем, торчащим из головы.
Где же медсестры? Где доктора?
Я отвернулась. Я не могла смотреть. Разинув рот, я в ужасе заревела:
— Помогите ему! Кто-нибудь, помогите ему!
5
От отчаянных криков разболелось горло. Комната дико закружились вокруг меня.
В поле зрения вплыло мамино лицо. Оно казалось бледнее обычного, словно вместо кожи ее скулы были обтянуты белой бумагой.
— Мама?
Она несколько раз моргнула. В ее глазах я увидела слезы.
— Лиза? Очнулась? О, слава Богу!
Приподняв голову, я увидела, как сзади к ней подошел седой мужчина в белом халате. В одной руке он держал блокнот. На груди покачивался стетоскоп.
— Папа! — закричала я. — Позаботьтесь о папе!
Никто из них даже не обернулся. Оба смотрели на меня.
Я перевела взгляд на кровать напротив.
— Папа?
На кровати никого не было.
Мама положила руку мне на плечо.
— Лиза, почему ты кричала? — Я увидела, что другая ее рука закована в гипс и висит на перевязи.
— Я… мне показалось, что я видела папу, — пробормотала я. Комната снова пошла кружиться. — На той кровати. Так ясно… Он истекал кровью. Голову опустил, а кровь лилась… и никто ему не помог. Никто.
Седовласый отстранил маму. Он смотрел на меня серебристыми глазами из-под стекол очков в черной оправе. Кустистые выгнутые брови напоминали парочку толстых белых гусениц.
— Я доктор Мартино, — представился он. — Рад, что ты так быстро пришла в себя, Лиза. Вчера вечером ты еще находилась в бессознательном состоянии.
— Я была без сознания? — Я бросила взгляд в окно. Сквозь открытую нижнюю половину лился оранжевый солнечный свет. Вечернее солнце?
— Ты получила тяжелое сотрясение мозга, — сообщил доктор Мартино. В его дыхании чувствовался запах кофе. В глазах и стеклах очков играли блики света. —
Я закрыла глаза. Все болело. Все тело. Даже веки.
— Галлюцинации? — переспросила, снова открыв глаза. — То есть, как сейчас, когда я видела папу?
Доктор кивнул. Рядом с ним всхлипнула мама. И тут же умолкла. Она предпочитает не показывать чувств. Кажется, это принято называть «нордическим характером».
— Я была уверена, что вижу его, — сказала я, чувствуя, как вдруг сдавило горло. — Не могу поверить, что мне все померещилось.
— Мы подержим тебя здесь какое-то время, — сказал доктор Мартино. — Полагаю, с недельку или чуть дольше. Нельзя исключать внутреннего кровотечения. Нужно понаблюдать. Тебя также могут мучить и другие галлюцинации. Должен сразу предупредить.
Я слушала его вполуха. Он по-прежнему то появлялся, то пропадал. Казалось, его брови движутся сами по себе, будто живые.
Я повернула голову к маме.
— А… папа? Где папа? Он в порядке?
Мама закусила нижнюю губу. Прежде чем ответить, она тяжело вздохнула.
— Нет, Лиза. Я сожалею, — прошептала она. — Он… он не в порядке.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
6
Не хочу описывать неделю, проведенную в больнице. То было время тоски, головных болей, отчаяния, боли, слез и кошмарных снов. В первый раз, когда мне позволили пройти в ванную комнату на другой стороне коридора, я внезапно обнаружила, что пол превратился в болотно-зеленую жижу. Чувствуя, что липкая слизь облепила подошвы тоненьких больничных тапочек, я с ужасом смотрела, как горячая пузырящаяся жижа стремительно поднимается вверх по лодыжкам.
Я запрыгала на месте, лихорадочно пытаясь соскрести с ног зеленую слизь.
— Она не сходит! Она не сходит! — вопила я.
Мне пришли на выручку две медсестры: крепко взяв меня за локти, они водворили меня, дрожащую и бьющуюся в судорогах, обратно в кровать.
— Я всегда буду так безумствовать? — спросила я одну из них, рослую чернокожую женщину, до того крепкую, что она безо всякого труда подняла меня на руки и уложила в постель.
— Все мы чутка не в себе, — добродушно отвечала она. Голос у нее оказался на удивление высокий и мягкий. — Все у тебя образуется. Нужно время.
Не шибко-то я ей поверила.
В больнице у меня только время и было: время, чтобы таращиться в потолок и думать об отце. Мама установила над моей кроватью телевизор. Но в тот единственный раз, когда я включила его, рекламировали корм для собак. Я разревелась, потому что Морти выскочил из машины, и с тех пор его больше никто не видел. Выключила телевизор и больше не включала ни разу.
Друзья и знакомые присылали открытки с соболезнованиями и ободрениями. Двоюродные сестры из Вермонта прислали мне огромный букет белых и желтых лилий. Резкий аромат цветов наполнил палату, и я расчихалась. Наверное, у меня аллергия на лилии. Цветы пришлось унести.