(не)любимый препод
Шрифт:
Шмыгаю в туалет и натыкаюсь на плачущую Николь. Костюм спущен на пояс, она плещет в лицо воду и хлюпает носом.
— Николь, все хорошо будет, — весело сообщаю.
— Мне всего девятнадцать, — говорит, выключив воду. — Я еще и не влюблялась ни разу. Тебе везет, — смотрит на меня в зеркало. — Переживаешь за своего Алекса и некогда бояться за себя.
— Это везение по-твоему? — плюхаюсь на унитаз. Выпускаю из-под мягкой поросячьей головы мокрый от пота конский хвост.
— Ты не раскисаешь. А я клякса уже. Пара минут, и упаду там у раковины. Помру
— Доплатят ли за аврал. И до скольки завтра можно поспать.
— Вот. Полная чушь.
— Скажи охраннику, что тебе плохо и нужно сходить за таблетками, — советую. — А сама беги на улицу к вагончику.
— А вы? — она трясет слипшимися волосами. — Мы все вместе в эту дурь с расследованием ввязались. И выбираться вместе надо. Или ты бы меня бросила?
Тоже трясу волосами.
Дальше торчим на кухне. Спустя тонну кастрюль меня дергает Николь. Громко шепчет:
— Охранников нет! Где наши?
И наших нет.
Вылетаем в коридор. Дверь черного хода нараспашку, холодный ветер мокрую одежду продирает до костей.
— Они без нас сбежали? — поражается Николь, подпрыгивая рядом.
Выскакиваем на улицу. От дверей мимо мусорных баков по сугробам тянутся следы. Тонем в снегу и, переваливаясь, спешим к двум фигурам Пятачков, медленно скрывающимся из круга света. Значит, недавно вышли. А почему нас не позвали?
Они еле-еле тащатся, мы нагоняем.
— Мусор выносите? — щурюсь на два больших темно-синих пакета, которые те несут в вытянутых руках. — Какого черта? Вы… — вглядываюсь в их несмелые движения, слышу, как они пыхтят от напряга и меня продирает мороз. — Там что? Не мусор?
— Валите нахрен отсюда, — шипит Егор.
— Чемоданы в мастерской были? — доходит до Николь. — Этот дряной Патрик там же, за пеногенератором их оставил?
Они не отвечают, осторожно и упорно продираются сквозь снег вперед.
Невероятная наглость, официант настолько убежден, что нас в усадьбе считают отбитыми торчками и не послушают, он притащил обратно свои гребаные шашки и не парится, а вот если бы среди нас действительно был сапер…
— Погодите, — хриплю. — Вы рехнулись? Это нельзя трогать.
— Уже тронули, — огрызается Ваня. — Не взорвется пока телефон не зазвонит. И если не трясти. Вам сказали — валите нахрен.
— Оставьте в снегу, вы куда, не надо, — жалобно просит Николь. — Мамочки.
— Пошлите в усадьбу, позовем охрану, — трясусь на пару с ней.
Они молчат, идут дальше, мы отстаем, но премся за ними. Из меня так себе мачеха, особенно после всего, что было и указывать Егору не могу, но с нами тут гуляет старуха с косой. Я очень люблю одного человека, а его сын в шаге от небес, и у меня не хватает духу развернуться и свинтить, хотя идти за ним то еще безумие.
Как черепахи ползем. От усадьбы не отдалились почти, а они уже едва не падают, и если уронят мешки, то все зря, настраиваюсь подстраховать, хотя не верю,
23.30,Александр
Их нигде нет, и никто их не видел. Уверяю себя, что послушались и сбежали подальше.
Гремит посуда и трещит башка, в бальном зале оркестр наяривает арию из "Риголетто", мы с Кристиной недавно смотрели этот фильм, и она замочила слезами несколько бумажных полотенец, моя маленькая, где она.
Заглядываю на кухню и неожиданно натыкаюсь на Машу. Стоит над душой у официанта и учит его раскладывать закуски.
— Ты почему здесь? — тащу ее за локоть в коридор. Мимо моей личной охраны, ближе к черному ходу. — Егор к тебе не подходил?
— Нет, — она вырывается. Покачивается на каблуках. — Зато Денис подходил. Орал, что ты гробишь его бизнес. Саша, это правда? Наш сын бандит? И сейчас чистят дороги, чтобы его забрать? И сдал его ты? Как ты мог? Я этого больше не вынесу, — она дышит на меня вином. — Про Патрика тоже, значит, правда? А ты молчишь, что у нас тут террорист?
Молчу. Я и на Винни-Пуха настучал, чтобы струхнувший псих-официант кнопку не нажимал, чтобы расчистили дорогу, он смотался и никто не пострадал.
— Вот знай — я все сделала! — с торжеством припечатывает Маша.
— Что ты сделала?
— Так! — орет выпрыгнувший в коридор Денис. — Какой долбанутый позвонил в полицию и наврал про бомбу?! Александр, где твои дебилы сотрудники?! Их нет в номере! Плохо мне, плохо, это конец… — он задыхается и сползает по стенке. — Уже по усадьбе полезли слухи…Народ шугается официантов…Я погорел…Охрана…побейте его, — тычет в меня пальцем.
Он брызжет слюной и обвиняет меня в доносе про тротиловые шашки. Но это не я.
Смотрю на Машу, она криво улыбается.
Какая же она дура, о боже.
Сколько у нас времени, пока Патрик не услышал, что за ним полиция едет, а Денисовские солдафоны не начали отбирать у него взрыватель? Пять минут, две минуты, минута?
Охранники идут на меня, у них дубинки. Ныряю на улицу через служебный выход и хлопаю железной дверью, сую метлу в ручку.
— Эй, вы это зачем? — голосят позади.
Оборачиваюсь.
Поросенок вынес мусор и спустив костюм, курит у бачков. Ежится и сплевывает:
— Мне теперь в обход переться? И так весь вымок. С утра самого на ногах. А некоторые гулять пошли.
Сигаретой указывает на цепочку следов, тянущуюся по снегу.
— Натуральные свиньи, — жалуется. — Час назад умотали, если не раньше. А мы работай. Так еще говорят: не подходи, у нас бомба. Нормально так шутить? Последний раз я в этом жутком санатории…
Уже не слушаю. Тону в сугробах, бегу. К ней, к нему. Сумасшедшие. Мой смысл жизни на кончике красного провода, и на часах нули, сердце прожгли, я ищу их вдали, трясет, если не успею, то умру.