Не мир, но меч! Русский лазутчик в Золотой Орде

Соловьев Алексей

Уже достигнув вершины, Симон обратил внимание на старый мощный вяз, украшенный какими-то ленточками, на то, что роща эта явно посещалась людьми, судя по примятой траве. Но искать иное место было поздно, становилось темно. Наломав еловых лап, устроившись под густым хвойным деревом, в случае дождя вполне способным заменить путнику шалаш, инок достал из сумы хлеб, отломил краюху, пожевал. Испил воды из родника, что выбивался из-под земли прямо на склоне, помолился и устроился на ночь.

Глава 22

Сон

человека, не навычного к долгому отдыху на природе, редко бывает крепким. Сон воина, ночующего в непосредственной близости к врагу, тоже. Но Андрею за свою жизнь доводилось много раз ночевать у костра, в наскоро поставленной веже, а то и просто на куске кошмы, подложив под голову пропахшее конским потом седло. Врагов он не чаял увидеть, а потому спал, умаявшись за минувший день, сладко и крепко. И пробуждение его, растянуто-преждевременное, было вынужденным, оттого что под ребро ткнули чем-то тяжело-острым.

Вокруг него рядом с вековым стволом ели стояли четверо, отрезая любой путь к бегству. Трое в лохматых одеяниях, столь нелепых даже в августовскую утреннюю прохладу, и четвертый в черном матерчатом плаще, с головою, покрытой длинным клобуком. В руках троих были сучковатые дубины, старец опирался на длинный посох с металлическим наконечником. Увидев, что Симон открыл глаза, четвертый произнес:

— Как ты посмел, монах, заночевать в священной роще бога нашего Велеса? Кто ты и откуда пришел?

— Дозволь узнать, прежде чем ответить, кого я вижу перед собою?

— Я — главный жрец капища Велеса в Радогостье [14] , младший брат жреца Рада, — с чувством собственного достоинства ответил старик.

— А меня послал Великий князь московский Симеон Гордый для христианской помощи болящим и почившим от черного мора, — встав на ноги и отряхнув рясу, ответил монах.

Ехидная улыбка легла на губы жреца.

— Твой князь проклят нашими богами после того, как он приказал срубить священную дубовую рощу под Москвою. Немного времени осталось ему жить на этом свете! Раз ты служишь ему и кресту, ты тоже вскоре покинешь эту землю.

14

Радогостье — языческое название земель в бассейне р. Клязьмы.

— Но в чем моя вина? Что я сделал такого, заслуживающего казни?

Тут один из спутников жреца нагнулся к уху старца и что-то ему прошептал. Тот немедленно вопросил:

— Это ты сжег деревню и поставил на пожарище крест?

— Да. Но я спалил избы, в которых поселилась черная смерть. Любой, туда вошедший, почти наверняка сам заболел бы и понес чуму дальше. Три-четыре дня — и он сам станет покойником. Я поставил крест не на пожарище, а на кладбище. Христианским душам надлежит упокоиться с молитвою и крестом.

— Их призвал к себе Чернобог! И не тебе,

дерзкий, пытаться изменить волю богов. Если наши боги желают наказать людей — они это делают!

Симон вспыхнул:

— Но почему тогда твои боги, ты, твои слуги не погребаете усопших? Не закапываете и не сжигаете смертельно опасную плоть, а оставляете ее на пищу мухам, воронам и зверью? Для себя ты бы тоже хотел такой кончины?

Удар дубиною сзади поверг его на колени, и тотчас кованый металлический наконечник посоха ударил в грудь.

— Ты дерзок, монах! Перун рад будет получить такую жертву. Свяжите его! Слышите, идет гроза, это Перун спешит утолить свой голод. Привяжите его к священному дереву, с первым близким ударом грома я накормлю бога!

На самом деле уже совсем недалеко послышались раскаты приближающейся грозы. Язычники торопливо схватили Симона и примотали его к шершавому стволу. Жрец повернулся лицом к темным тучам и принялся что-то неразборчиво бормотать.

Симон почувствовал, как сердце провалилось куда-то вглубь, замерло, а потом начало работать тяжело и быстро. Он подумал, что, возможно, настало то самое искупление его грехов, о котором он всегда страстно молил Господа. Но вот только почему это должен был совершить не признающий силы и воли Христа язычник?

«Господи, отче наш, иже еси на небесах…» — само пришло на ум. Симон начал молиться споро и страстно, прося своего Бога явить волю и укрепить монаха в смертный час. Трое с интересом внимали словесному поединку жреца и инока.

Молнии ярко освещали только-только начавший было просыпаться от ночного сна лес. Удар следовал за ударом, паузы между вспышками и грохотом становились все короче. Старик закончил свои речитативы, подошел к священному дереву, поднял свой посох, осмотрел острие и произнес:

— О, великий Перун, прими жертву сию, и да сгинет крест на твоих землях!

Он замахнулся, тщательно прицеливаясь в сердце своей жертвы.

Дальнейшее в памяти Симона не отложилось. Он помнил лишь сухой треск и странный удар, потрясший тело. Потом было небытие, продолжавшееся бог весть как долго. Потом освежающий поток холодного дождя, омывающий лицо, тело, ноги. Он открыл глаза, и первое, что увидел — пылающую крону священного дерева! Верхушка горела ярким пламенем, которому, казалось, не страшны были и небесные потоки.

Инок вздохнул полной грудью, боли не почувствовал. Скосил глаза, никого вокруг не увидел. Приподнял голову и узрел наконец жреца, распростертого в сажени от Симона…

Молния ударила в разлапистое дерево, основною своей частью уйдя в землю через сырой ствол и боковым ответвлением поразив старого человека. Тот лежал бездыханным, а трое его слуг, увидев торжество молитвы над жреческими заклинаниями, тотчас убежали в чащу, пали на землю, не зная, кого теперь молить о пощаде. Перун подчинился Богу пленника, тот был сильнее! А как молиться новому Богу, эти трое еще не знали…