Не отпускай меня (Never Let Me Go)
Шрифт:
– Эти два я рисовал – представлял себе, что она металлическая, – сказал он. – Всюду поэтому блестящие поверхности. А вот тут я ее превратил в резиновую. Видишь? Чуть не в кляксу какую-то. Теперь я хочу сделать нормальный вариант, по-настоящему хороший, но не могу выбрать из двух способов. Кэт, честно скажи – что ты думаешь?
Не помню, что я ответила. Помню только охватившее меня чувство – сильное, но смешанное. Мне мигом стало ясно, что таким способом Томми ставит точку на всем, что произошло в Коттеджах вокруг его рисунков, и я испытала облегчение, благодарность, чистый восторг. И я знала вместе с тем, почему эти животные опять возникли,
Но это не все, что я почувствовала, глядя в тот день на его странных лягушек. Потому что опять оно было тут – вначале на заднем плане, еле заметное, но чем дальше, тем более сильное, так что впоследствии я думала об этом и думала. Я ничего не могла тогда с собой поделать: смотрела на эти страницы – и мысль крутилась у меня в голове, хоть я и пыталась схватить ее и выбросить. Дело в том, что рисунки Томми показались мне не такими свежими. Да, во многом лягушки были похожи на то, что я видела в Коттеджах. Но что-то определенно ушло, рисунки выглядели какими-то вымученными, чуть не скопированными. Так что ощущение явилось снова, как я ни старалась его отогнать, – что мы делаем все слишком поздно, что было время, но мы его упустили, – и в наших теперешних мыслях и планах я увидела что-то нелепое, даже предосудительное.
Сейчас, когда я обдумываю это опять, мне представляется, что могла быть и другая причина тому, что мы так долго не говорили с ним о наших планах впрямую. Никто из остальных доноров Кингсфилда, безусловно, ни разу не слышал об отсрочках и чем-либо подобном, и мы, видимо, испытывали смутное замешательство – почти что такое, как если бы у нас был общий постыдный секрет. Возможно, мы даже боялись чего-то, что могло произойти, узнай об этом другие доноры.
Но скажу еще раз: я не хочу изображать это кингсфилдское время в слишком мрачном свете. В основном, особенно после того как он спросил меня о своих животных, оно не было омрачено никакими тенями, оставшимися от прошлого, и нам было действительно хорошо, спокойно друг с другом. И хотя он никогда больше не спрашивал у меня совета насчет рисунков, он с удовольствием работал над ними в моем присутствии, и мы часто проводили послеполуденные часы так: я сижу на кровати, иногда читаю вслух; Томми рисует за партой.
Я думаю, мы были бы счастливы, если бы можно было растянуть это время надолго и гораздо больше таких дневных часов провести за болтовней, сексом, чтением вслух и рисованием. Но лето шло к концу, Томми набирался сил, вероятность получить извещение о четвертой выемке все увеличивалась, и мы понимали, что надолго ничего откладывать нельзя.
У меня было как никогда много работы, и я не появлялась в Кингсфилде почти неделю. Приехала утром, и, помню, лило как из ведра. В палате у Томми была тьма, и слышно было, как из желоба за окном хлещет вода. Он только что ходил в общий зал завтракать с другими донорами, но уже вернулся и теперь сидел на кровати с безучастным видом, ничем не занимаясь. Я вошла измученная – нормального ночного сна у меня не было бог знает сколько – и просто-напросто рухнула на его узкую койку, отодвинув его к стене. Я лежала так, лежала и точно уснула бы, если бы Томми не теребил все время мои колени пальцем ноги. Наконец я села с ним рядом и сказала:
– Томми,
Он посмотрел на меня, но по-прежнему молчал.
– Я видела, как она идет по улице и входит к себе в дом. Рут все правильно написала. Улица, дом – все сходится.
И я рассказала ему, что накануне под вечер, поскольку так и так была на южном побережье, заехала в Литлгемптон и, как и предыдущие два раза, прошла по длинной приморской улице мимо домов, стоящих сплошными рядами и носящих такие названия, как «Гребень волны» или «Морской вид», до скамейки у телефонной будки. Я села и, как и те два раза, стала ждать, не сводя глаз с дома напротив.
– Прямо как в детективном фильме. В прошлые приезды я по полчаса и больше так просиживала – и ничего, совсем ничего. Но вчера было какое-то чувство, что мне повезет.
Я была так вымотана, что едва не отключилась прямо на этой скамейке. Но потом подняла голову – и сразу ее увидела, она шла по улице в мою сторону.
– Просто что-то потустороннее, – сказала я. – Она была в точности такая же. Может, только лицо чуть постарело, а так – никакой разницы. Даже одежда не изменилась. Тот же элегантный серый костюм.
– Это не мог быть именно тот костюм.
– Не знаю. Выглядел как тот.
– Поговорить с ней, значит, не попыталась?
– Конечно нет, глупенький. Тише едешь – дальше будешь. Она не очень-то к нам была добра, если помнишь.
Я сказала ему, что она прошла мимо меня по той стороне, ни разу не повернув ко мне голову; на секунду мне показалось, что она минует и дверь, на которую я смотрю, – что Рут дала неверный адрес. Но Мадам резко повернулась у калитки, в два-три шага промахнула коротенькую дорожку и скрылась в доме.
Когда я договорила, Томми некоторое время молчал. Потом спросил:
– Ты уверена, что не нарвешься на неприятности? Ездишь и ездишь куда тебе не положено.
– А ты думаешь, почему я такая уставшая? Моталась круглыми сутками, чтобы успеть и туда и сюда. Но теперь хотя бы мы нашли ее.
Дождь за окном лил и лил. Томми лег на бок и положил голову мне на плечо.
– Рут здорово о нас позаботилась, – тихо сказал он. – Все без ошибки.
– Да, это правда. Теперь дело за нами.
– Ну и какой же план, Кэт? Есть он у нас?
– Просто поехать к ней. Поехать и спросить. На следующей неделе, когда я повезу тебя на анализы. Я устрою так, что тебя отпустят на весь день. На обратном пути заедем в Литлгемптон.
Томми вздохнул и глубже зарылся лицом мне в плечо. Со стороны могло бы показаться, что он не испытывает большого энтузиазма, – но я-то знала, что он чувствует. Сколько времени мы все это обдумывали – отсрочки, его теорию насчет Галереи и прочее – и теперь вдруг пожалуйста. Само собой, это немножко пугало.
– Если у нас получится, – сказал он наконец. – Предположим. Вот она нам дала три года – делайте что хотите. И что мы тогда? Понимаешь, Кэт, о чем я? Куда мы отправимся? Здесь оставаться нельзя, здесь донорский центр.
– Не знаю, Томми. Может быть, она пошлет нас обратно в Коттеджи. Хотя лучше бы еще куда-нибудь. В Белый особняк, например. Или, может, у них есть какое-нибудь другое место. Совсем отдельное – для таких, как мы. Посмотрим, что она скажет.
Еще несколько минут мы тихо лежали, слушая дождь. Потом я начала теребить его ступней, как он меня раньше. В конце концов он ответил тем, что скинул мои ноги с кровати.