Не плачь, девчонка
Шрифт:
— Ничего себе, — хмыкнула я, заслушавшись. — Слышала я, что старухи-ведьмы себе личину молодой красотки брали, но чтобы наоборот… А сколько вам лет, если не секрет?
— Молодая совсем, сто пять годков недавно стукнуло. Так на вид без личины, чуть постарше тебя выгляжу, на твёрдые магловские тридцать пять — сорок. И здоровье, иной молодой позавидует, слава магии. Нынче-то, такой возраст всех удивляет, забыли маги родовые обязательства, память поколений у них не в чести, вот и стареют по-магловски быстро, да мрут как мухи, едва семьдесят стукнет. Что творится в мире!
— А
— Хе хе, глупая. Ты хоть вопросы по одному задавай. Начну с последнего — здесь я всё по тому же. Из-за жадности, да злобы людской. Нашла я одному неумному пареньку то, что искал, хотя и говорила, что не следует ему это делать — добра не принесёт. Так и приложил старую по-магловски, дубинкой. Ещё и обливэйтил перед тем, словно меня проклятия или заклинания могут достать — смешной народ, ей-Богу! То ли платить не захотел, то ли посчитал, что сработало заклинание-то, да и забыла я всё. А приложил просто от злости, когда спиной неосмотрительно повернулась. Не понравилось ему моё предсказание. Ну и нашлись добрые люди, вызвали колдомедиков. Очнулась уже здесь, притороченная. А тут и тебя принесли.
— И никак снять эти путы не можете? При вашей то силе?
— Сила силе рознь, деточка. Так что снять эту пакость не могу как раз. На мне пакости много за век накопилось, чистоту растеряла. А если бы и могла, то повременила бы. Уж больно интересно за тобой понаблюдать.
— Что интересного? — поёжилась я.
— Так именно то, почему и рассказываю. Во-первых, русский язык, как свой понимаешь. А у меня корни оттуда, родина как-никак, ностальгия и прочая печаль.
Я охнула, понимая, что так и есть — по-русски говорим, а я и не заметила.
— Второе дело, — продолжала старушка — что магией от тебя шарашит, словно перерождение провела. А нифига контролировать не умеешь. Вот и залюбовалась я на странный самородок, не огранённый и дикий. Такого на своём веку встречать ещё не приходилось. Хоть слышать — слышала, а не верила. Ну и последнее, как сына разыщу, так дашь мне обет магический, чтобы легче было язык удержать за зубами. Но не такой, какой откатами страшен, а простенький — рассчитанный на чистых сердцем. Без надобности великой и не вспомнишь ничего.
— А откуда взяли, что я чистая сердцем? — недоверчиво поинтересовалась я.
— Ну, это просто совсем. Не задумывалась никогда, что стихийка только у детишек бывает? А? Ни о чём не говорит? Так вот — заклинания творить без палочки только такие и могут, у которых совесть, как у младенца. Вот Мерлин тот же, которого все к месту и не к месту поминают. Он мог, да. Ну, так это был великого сердца волшебник. Ты-то великой не станешь, заботы твои не те. Мелкие, житейские, но и рядовой тебя назвать не назовёшь. Всё-таки самородок. Пока не огранённый — почти магла. Ниже и катиться некуда. А если подучишься, да правильного наставника найдёшь, так и натурой станешь цельной, много добра сделать сумеешь. Было бы желание. Впрочем, хватит болтать. Снимай с меня путы, да пойдём
— Какой час?
— Неважно, снимай!
Не верила я в эти сказки про чистое сердце, ну откуда оно у меня, в самом деле. Смешно! Но снять с бабки путы попыталась. Не вышло, ни с первого раза, ни с пятого.
— Вот глупая, — не выдержала старушка. — Раз заклинания тебе не даются, давай-ка без них. Просто снимай. Не бормочи.
— Как это? — не поняла я.
— По-вашему — желанием. Представь мысленно путы, вроде кокона, каким паук муху оборачивает. Представила?
— Ага.
— А теперь представь, что те путы не из прочной нити, а из ваты сахарной. Потянешь и рассыплется. Ну?
Это было легко. Представила, что уж.
Только дальнейших указаний не последовало. Бабка вдруг легко соскользнула с кровати на пол.
— Молодец! Ползём к двери. Фу, сладкая теперь вся, да липкая. С ватой сладкой ты перестаралась. Надо было тебе сказать, что нитки сгнили от времени, да уж ладно.
Я потянулась открыть дверь, но Пифия схватила за руку.
— Куда? На ней сигналок больше чем над кроватями. Представляй что в двери внизу окно такое большое, тряпочкой завешенное. Только без стекла!
— Да как же… — начала я сердиться, — я колдовать так не умею!
— Но сделала же, — удовлетворённо заметила бабка, приподнимая тряпку внизу, которая по цвету с дверью сливалась. Отверстие квадратное, как раз нам пролезть.
Только вылезли, мне было велено представить обратно, что дверь цельная. И опять получилось. Я заморачиваться перестала. Да ну эту старушку — небось сама и колдует.
Тут мы уже встали, отряхнулись, да огляделись.
Коридор пустынный, не очень широкий, и без окон. Тускло светятся лампы на стенах, плафоны мешают разглядеть — электричество там, или свечи какие магические.
Вдоль стен двери с обеих сторон. Все одинаковые. Чуть дальше по коридору ниша, в которой установлен стол с высокой стойкой, как в обычных больницах сестринский пост — один в один. И Сестричка на посту спит, положив голову на сложенные руки. Палочка лежит рядом, наготове.
— Тихо, — шепнула Пифия и вдруг впилась ногтём в моё запястье.
Я еле удержалась от вскрика.
Старуха усмехнулась, и поднесла окровавленный ноготь к лицу. Принюхалась, поводила носом из стороны в сторону. И поманив меня, медленно направилась к сестринскому посту. Я старалась не отставать и не издавать звуков. Хорошо даже, что босиком иду. Разве что потом надо будет одежду свою найти.
Так мы дошли до лестницы, по которой спускаться пришлось довольно долго. Потом был ещё коридор, и ещё. Я бы уже запуталась, а Пифия периодически подносила ноготь к носу и шла. Наконец, она остановилась у дверей, от которых пахло едой. Кухня, видать.
Дверь была не заперта и мы вошли. И сразу оказались в большой и просторной кухне. Пара домовиков колдовали у зажжённой плиты, установленной посерёдке, раздувая огонь. Ещё двое щелчками пальцев, перемещали из большой раковины тарелки, которые сами складывались в стопки на столе у стены.