Не поход боевой, а шикарный круиз
Шрифт:
– Товарищ Смоленцева хочет помочь нашему делу? Пусть попробует - если у нее выйдет стать хорошей актрисой!
Ну а я... это вышло полной авантюрой! Первоначально в сюжете был задуман новый персонаж, инструктор Партии, приехавший из Москвы, для помощи и контроля. Как высший и справедливый судия, ибо Партия у нас ошибаться не может! Но товарищ, назначенный на эту роль, играл даже не плакат, а ходячую карикатуру! Ну где вы таких инструкторов видели - не так они себя ведут, не так говорят.
– Анна Петровна, а может вы попробуете? А отчего собственно, это должен быть мужчина?
Предложил Зархи. И Пономаренко, совершенно неожиданно, поддержал:
– А в самом деле, Аня! Вы мне жаловались, что некоторые несознательные товарищи вас не принимают всерьез - и "да что баба понимает", и из-за вашего вида. Но тогда это будет полезно, показать всей стране,
Когда Пантелеймону Кондратьевичу пришла в голову идея - переубедить его ну очень трудно! Если он уже взвесил и разбивает все твои аргументы.
– Секретность? Так простите, Аня, работа нелегалом вам точно не светит! Если вашу личность знали даже американцы, еще в сорок пятом. К тому же ваша должность Инструктора ЦК, это вовсе не секрет, в отличие от кое-чего другого. Попробуйте - тем более, согласно сценарию, играть вам надо будет саму себя.
Попробовала. И знаете, получилось! Не изрекать с важным видом высшие истины, как товарищ до меня пытался - а как у классика, без нужды не вмешиваться, лишь доброе поддержать, а плохого не дозволять. И после, на себя на экране взглянуть, потомки бы такое "тренингом руководителя" назвали (слышала от своего Адмирала), неужели Пономаренко и это предвидел? В охрану нам дали Вальку Кунцевича (оказавшегося вдруг "невыездным"). И еще с десяток ребят - но Валентин "Скунс", с грозным удостоверением "опричника", был старшим.
– Надеюсь, от него вы убегать не будете?
– сказал Пономаренко - а то в Ленинграде до сих пор ваши похождения помнят.
Знали бы мы с Лючией, чем это закончится!
Фильм явно получался! У меня лишь вызывали тревогу, некоторые указания Пономаренко, хотя и с дополнением "если". Чтоб если люди из того будущего увидели этот фильм, то поверили, что мы такие, жили - вовсе не "сталинские рабы", или мечтающие о свободе интеллегенты - что мы были счастливы, довольны, и жили неплохо! Это они нам кажутся... прилично не могу сказать, вот как в фильме один из героев спрашивает, искренне не понимая, "это что ж, при царе тут заводом какой-то один владел, на него тысяча человек горбатились, а он, хоть в Париж шампанское пить, хоть в карты все проиграю" - ну да, это и есть капитализм, считал что чем больше "мое", тем лучше! Но неужели и Пантелеймон Кондратьевич допускает, что и у нас, "перестройка"? За что тогда боролись?
– Не будет такого!
– ответил Пономаренко, когда я прямо его о том спросила - надо, чтобы сама мысль о том не возникала. Чтобы наши люди и думать не могли, как это, тысяча работает, один шампанское пьет. Смотрел я отснятое - на мой взгляд, лучше выходит, чем там! Вот только мнение есть...
Тут Пантелеймон Кондратьич нехорошо прищурился.
– Замечание на вас с Ленинграда еще висит? Отрабатывайте, девицы-красавицы, на благо всего советского народа. Есть мнение, по-новому образ советской женщины показать. В СССР конечно, секса нет, а есть любовь - но мы ведь все не монахи, не бесполые? Тем более, все - строго в рамках приличия! Читайте!
И кинул нам несколько страниц переделанного сценария. Что-о-о?? Товарищ Пономаренко!!
– А что вам собственно не нравится? Ни поцелуев, ни "обнаженки". Все строго в пределах советской морали. И в соответствии с вашими предпочтениями, товарищ Лазарева!
Снимали все (кроме украинских пейзажей) здесь в Москве - на окраине (жизнь того городка), в парке Сокольники (эпизод Пасечник и Катя), на территории "Мосфильма". Причем декорации сохранились еще с той, первой попытки - как например макет строящейся домны, в мой рост, все очень похоже, даже игрушечные пути внизу проложены, по которым крошечный паровозик с вагонетками ездит. Деталь, которую поднимать должны, в двух видах - и в модельном масштабе, и в натуральную величину (за нее же должен Пасечник цепляться и висеть), к крану подвешена на высоте метров пять, чтобы снять ее на фоне неба, внизу страховочный батут натянут. Внизу - как на настоящей стройке, какие-то конструкции, вагончики, трубы. Строительные леса, уменьшенного размера - но если снизу снимать, то кажется, уходят на громадную высоту! И помост, на который мы должны влезать, на эти леса похож - над землей метра три, но если на фоне неба, то полная картина что на самой верхотуре. Все занимают свои места - камера, мотор, начали!
На мне платье, крепдешин в горошек, длинный рукав, узкая талия, юбка все та же солнцеклеш-миди, мой любимый фасон, очень мне идет, и движений
Начали! Два авиамотора пропеллеры крутят, ветер создают, пыль по съемочной площадке летит столбами. У меня и Лючии платья развеваются, как не раз мы на улице в такую погоду попадали (и, как Пономаренко верно заметил, затишье у меня отчего-то вызывает тоску, но люблю ветер, свежесть приносящий). Я лишь шляпку рукой придерживаю, и лицо вуалью прикрываю, чтоб не порошило глаза. Вентиляторы я попросила с земли поднять, чтобы дуло чуть сверху вниз, и нам юбки не задирало. Мы девушки советские, приличные - а не какие-то там мерилин!
Дерябин, начальник стройки орет, почему стоим? Так ветер же, Игорь Родионович, по инструкции нельзя! Перестраховщики, конец месяца, что мы в Центр доложим! Тут я, как лицо из Москвы, вмешиваюсь - доложите об аварии, если случится? Или берете ответственность на себя? Дерябин лишь рукой машет, и уходит. Старый рабочий говорит тихо - у нас так и неделю дуть может, пока еще ничего, а вот после раздуется. Токмаков смотрит, оценивает - и приказывает, все по местам, начать подъем! Здоровенная труба отрывается от земли, и плывет по воздуху на тросах. И тут помреж приказывает, (строго по сценарию), чтобы подуло сильнее - а это уже буря с грозой, когда против ветра трудно идти, вот не пойму, как раньше женщины и в платьях с кринолинами, это ж улететь можно, в свежую погоду! Трубу в воздухе мотает, и еще ее снизу тросами дергают, для достоверности. Токмаков глядит с тревогой, и я с ним в кадре рядом, смотрю туда же. А ведь по жизни, так нельзя было, в мирное время! А если бы и впрямь авария, да еще с жертвами? На войне можно - там всегда по грани, и шанс считается, проскочит или нет? А Токмаков по сценарию, бывший офицер... выходит, не всегда надо, в жизни как в бой - на войне главное, победа, а за ценой не постоим, ну а когда мир, то можно и нужно с осторожностью? Значит и в игре, на киносьемках, я ценный опыт увидела? И моей героине обоснование - зачем она сейчас за Токмаковым наверх полезет? Да потому что поняла, что тоже виновата, не остановила - а значит, и отвечает!
Ну вот зачем в кино столько дублей - одного и того же? Чтобы после самый удачный выбрать, ну а прочие как пристрелка? Но тогда, и "девять не лучших к одному хорошему" тоже необходимы? Так неужели сам товарищ Сталин ошибся? Или он не то имел в виду? И ведь не только повтор - камера ракурс меняет, освещение, и ветер то слабее, то сильнее. Еще дубль, да сколько их там? Снято наконец!
Теперь следующая сцена - подъем наверх. Токмаков идет сквозь летящую пыль, широкими шагами, а мы с Лючией за ним бежим, за шляпки схватившись (они слететь должны, когда в сценарии прописано, не раньше!), нас несет и в спину толкает, платье сзади облепляет между ног, спереди рвет и заносит далеко. Лестница наверх, как корабельный трап крутая - не держась за поручни, не подняться. Камера на меня, крупный план - я, ни на миг не задумавшись, шляпу отпускаю, ее тотчас срывает и уносит, вслед даже не смотрю, скорее наверх. А Маша-Лючия чуть задерживается, ей хочется самой нарядной быть, перед предметом своего обожания - затем решает что любимый человек куда важнее, чем какая-то шляпка. При съемке того эпизода, у меня и у Лючии шляп было по пять штук одинаковых, поскольку после нескольких дублей головные уборы так мялись, ломались, изваливались в пыли, что теряли экранный вид, да и надевать на прическу было неприятно. Сняли наконец?