Не промахнись, снайпер!
Шрифт:
От меня и отделения ждали, что мы немедленно уничтожим расчет немецкого пулемета и наиболее активных стрелков. Это оказалось не простым делом. В первые же минуты один из моих ребят неосторожно высунулся и получил пулю в лицо. Хорошо, что рядом оказалась санитарка, которая сумела остановить кровь.
— Господи, раненых не успеваем относить, — пожаловалась она. — И все тяжелые.
Спустя полчаса я подстрелил на крыше снайпера в необычном серо-коричневом костюме, отлично маскирующем его среди серых, мокрых от дождя городских строений. Снайпер бежал по скату крыши, меняя позицию, и
В снайпера били из всех стволов обозленные потерями солдаты, он так и остался лежать на крыше, вцепившись в железяку. Но продвинуться вперед мы не могли. Кроме пулемета, вели огонь десятка два стрелков с автоматами и винтовками. В конце улицы выкатили легкую полковую пушку и стали всаживать снаряд за снарядом в окна домов. Воспользовавшись замешательством, мы сделали несколько удачных выстрелов, но вскоре погиб сержант из отделения, а на моих глазах (как полтора года назад в Балаклее) расстреляли артиллеристов.
По расчету вели огонь сверху вниз, с третьего и четвертого этажей, щит орудия не спасал. Уцелевшие пушкари пытались откатить «полковушку», но свалился на булыжник убитый командир орудия, а двое бойцов убежали. Небольшая пушка так и осталась под окнами. Затем по ней ударили раз-другой из фаустпатронов, и она опрокинулась на бок. Появился Данкевич, получивший недавно «старшего лейтенанта». Отдал приказ роте двигаться вперед.
— Иван, ты что делаешь? — не выдержал я. — Побьют людей.
Он обернулся ко мне и крикнул в лицо:
— Рота ведет боевые действия, а вот ты бездельничаешь. Полвойны в тылу просидел, на старых заслугах хочешь выехать?
Мне ничего не оставалось, как принять участие в очередной неудачной атаке. Двигаться по улице было невозможно, сильный огонь подметал ее насквозь. Снова отступили, оставив несколько неподвижных тел. Данкевич командовал на другом участке и мне не мешал. Я собрал остатки своего отделения, ко мне присоединился командир взвода, младший лейтенант, сержант Молодка и десяток бойцов.
Для взводного этот бой оказался первым и последним. Во дворах нас встретили огнем, а когда мы прижались к стене дома, сверху полетели гранаты. Тяжело ранили младшего лейтенанта и двух солдат. Остальные шарахнулись, кто куда. Три человека, изрешеченные осколками, ворочались, пытались уползти, но сверху продолжали лететь гранаты, пока все трое не перестали шевелиться. Я подозвал Молодку и показал на подъезд дома с распахнутой дверью.
— Веди огонь по окнам. Мы выбьем их изнутри.
Вбежали в подъезд. Из дверей на верхних этажах бросали гранаты. В тесной шахте подъезда они взрывались оглушительно, без вспышек Повисла известковая пелена отбитой штукатурки. Дым сгоревшей взрывчатки забивал нос. Хорошо слышалась стрельба на улице, атака продолжалась, и оставаться на месте мы не имели права.
Снова двинулись по лестнице, перешагивая через мертвые тела. Впереди шли автоматчики и вели непрерывный огонь. За полминуты выпускали диски, их сменяли следующие, тоже полосовали лестничную клетку, двери. Так мы продвигались до третьего этажа, где в многокомнатной
В упор расстреляли четверых венгерских солдат под командой старшего капрала. В комнате громоздились ящики с немецкими гранатами-колотушками и корзины с длинными узкими бутылками вина, переложенные соломой. Часть бутылок разбилась, красное вино смешалось на полу с кровью.
Мои спутники сразу кинулись к корзинам. Бутылки оказались с плотными пробками, их выковыривали ножами, штыками, пили кисловатое вино прямо из горлышек, как воду. Оружие у венгров было немецкое, в том числе новый длинноствольный автомат «хенель», с остроносыми патронами, похожими на винтовочные, только поменьше. Нам этот штурм обошелся в шесть-семь убитых и тяжело раненных. В ближнем бою чаще убивали наповал, чем ранили. Стреляли в упор, не жалея патронов.
Снова гибли люди, в основном новички. Сержант Молодка, несмотря на болезненный вид, действовал быстро, сказывался двухлетний боевой опыт. К нам поднялись еще трое бойцов во главе со старшиной Щусем. Тоже принялись откупоривать бутылки. Старшина сделал несколько больших глотков и, отдышавшись, показал мне дырку на бушлате, из которой торчали клочья ваты.
— Ты-то здесь как оказался? — удивился я.
— Спасибо новому ротному, — Щусь заматерился. — Ему же наплевать, кто вас жратвой будет обеспечивать и повозки с барахлом охранять. Глянь на дырку, чуть не убили в конце войны.
— Чем ты лучше других?
— Я не говорил, что лучше. Два диска выпустил, пока вас прикрывал. Взводного убили, жалко "мальчишку.
Я согласился, что жалко. Посидели, покурили, набили патронами по одному диску. Затем дал команду выходить наружу. И здесь я столкнулся с неожиданной ситуацией. Двое-трое ребят помоложе встали, остальные, в том числе старшина Щусь и сержант Молодка, остались сидеть.
— Мужики, пошли быстрее.
— Куда спешить? Под пули?
— Молодка, не дури.
Приказывать старшине я не имел полномочий. Остальные, в основном из моего взвода, были обязаны мне подчиняться. Однако все смотрели на Щуся. Тот понял, что может вляпаться в историю, кашлянул и вышел из комнаты. Поддерживать бойцов он не хотел, дело пахло неподчинением в бою, а он среди нас являлся старшим по званию. Поэтому предпочел уйти. Молодка заявил:
— Я ногу вывихнул.
Кто-то пожаловался на контузию. Стали сворачивать самокрутки. Я их понимал. Кому охота лезть под пули в чужом венгерском городе, когда все уже видели конец войны.
— Ребята, как хотите. Можете оставаться. Только не забывайте, Данкевич себя не щадит, а вас тем более. Загремите под суд, или ротный сам вас расстреляет.
Поднялись еще два белоруса, земляки старшего лейтенанта, за ними остальные. Рассовывали в глубокие карманы шинелей трофейные гранаты, оставшиеся бутылки с вином. Говорят, что от спиртного притупляется реакция. Может, и так. Но без вина и трофейной водки было бы невозможно пережить страшное напряжение нервов во время уличных боев.