Не просто рассказы
Шрифт:
— Гони! — прошипел тот, медленно закатывая глаза: — Помираю.
И попытался, кряхтя, передвинуться на середину сиденья.
Рыжий залепетал:
— Аха, аха. Я же не… Сейчас я. Аха.
Извозчик, по всему видно, перепугался. Вся фамильярность его в раз улетучилась. Он съежился, крепче ухватил вожжи и втянув голову в плечи да желая угодить, погнал лошадь.
— Эй, пошла, пошла-с. Пошла-а!
Пролетка миновала усадьбу, простучала по центральной и свернула в проулок. А вот там Афанасий Иванович изменился. Тупая боль, что уже почитай целый час выворачивала его наизнанку, словно кухарка зайца
Мочи не было как приперло. Афанасий Иванович поднатужился и, крякнув, закинул одну ногу на другую. Потом крепко сжал ягодицы, выпрямил спину и приготовился стерпеть. Ему хотелось заорать: «Стой!» Но он уже не мог. А вместо того сжался до онемения, так, что наглухо передавил себе дыхание.
«Штаны-то ведь не за копейку куплены» — откуда-то вперилась дурная мысль. Афанасий Иванович терпел, потел как водокачка, успокаивая себя: «Теперь точно не помру». И ликовал в душе. Кроме пьяной и слегка помятой души, места в нем не осталось ни капли. Все остальное нутро станового переполнило жуткое давление.
Афанасий Иванович так и не успел выбрать окончательно, что ему сделать: дотерпеть, порадоваться, или обделаться со свистом прямо тут, в пролетке, за спиной рыжего извозчика. Ясно было одно — может выйти конфуз.
А колеса тем временем соскочили с брусчатки и мягко покатили по переулку.
Это помогло Афанасию Ивановичу терпеть. С лица его продолжал течь пот, руки, крепко-накрепко сжав платок, сиротливо притулились к животу. «До фельдшера не дотянуть. Да и на кой чёрт!» — отчаялся он, пустил вдруг протяжного, звонкого «голубка» и неловко засипел:
— Туда сверни. За угол!
При этом уронил платок, махнув неловко. Рыжий, видать, о чем-то догадался. Да и не мудрено, — запах перегара у него за спиной стыдливо отступал прочь. Он торопливо дернул вожжу, и коляска кинулась за лошадью в поворот.
Тут проулок склонялся к реке, а справа потянулся косой забор, заросший бурьяном.
— Туда! — прошептал становой.
Рыжий, стараясь не зацепить колесом трухлявый столб, вскрикнул:
— Куда-с-с, лешая? Пошла! — и вежливо справился: — Не к речке ли, Афанасиваныч?
— Ну.
Дрожки поравнялись с кудлатой ивой за огородом и пассажир, не разнимая пухлых коленок, велел остановиться. Ему пришлось выдохнуть со всей мочи, чтобы повернуться на бок. Рыжий, бросив вожжи на колени, участливо наблюдал.
И вот тут Афанасий Иванович совершил ошибку.
Терпя напряжение и злясь на извозчика, он, вместо того, чтобы вылезать медленно, в сердцах скользнул задницей по краю сиденья и прыгнул на обе ноги. Как только подошвы сапог коснулись твердой земли, организм Афанасия Ивановича встрепенулся, словно бойкий воробей, и… разом опустел. С одобрительным, протяжным звуком.
Пока извозчик слушал мелодию, его лицо непроизвольно вытягивалось, а рот открывался. По окончании концерта, свидетель мигом захлопнул челюсть,
А тот невольно уже смотрел куда-то вдаль, не в силах скрыть святую тень умиления. Конфуз, как ни крути, а случился. Что уж теперь-то.
Всё испортил рыжий, ляпнув:
— С облегчением, вас, Афанасий Иваныч!
Тот мигом потерял ореол нежного сияния на лице и нервно гаркнул:
— Пошёл ты!
Покуда рыжий соображал, как быть, Афанасий Иванович, явственно ощущая неудобный груз в плисовых шароварах, потрусил мелким аллюром сквозь кусты к речке. А в толстощекой голове его забрякали мелкие радости: «Ладно порты надел с подвязками… может хоть в сапоги не… не за копейку же…»
Рыжий привстал на козлах, провожая взглядом лысину станового. Трепет листвы затих вместе с шагами, а скоро воздух порвал истошный свист соловья. Извозчик сел, тоскливо усмехнулся и стал ждать.
«Гривенный-то хорошо бы получить за хлопоты» — задумчиво бормотал он полчаса спустя. Неприглядная мысль, что пассажир уж не вернётся сегодня и денежка его плакала, приходила неохотно. Тем временем вечерело, прохлада от реки поднималась в улицу и надеяться, по всему, стало бесполезно.
Извозчик поджал нижнюю губу, хмыкнул в сердцах и оглядел сидение коляски. На полу валялся скомканный батистовый платок. Рыжий перегнулся, поднял его.
«Эх, Афанасий Иваныч, Афанасий Иваныч. А ещё в чинах, — вдруг, ни с того, ни с сего, повеселел он. — Вот тебе.
Рыжий смачно плюнул в платок, свернул его и выбросил.
Потом, с довольной усмешкой, стал разворачивать лошадь, покрикивая:
«Пошла-а! Пошла-с-с!»
ГЕНИЙ
Если гением называют человека очень особенного в чем-то, то это может быть что угодно: наука, литература, музыка, вышивание крестиком или художественный свист. Столь однозначные утверждения свойственны юности, поскольку вместе с ней рождаются и умирают.
Тот гений, о котором я вспомнинаю, как и всякий, наверное, приличный гений, жил в конце семидесятых, был до безобразия худым студентом, носил длинный кожаный плащ, пил портвейн и редко стриг ногти.
В нашей тесной общаговской комнатенке, рассчитанной на троих, парень пристроился четвертым. Его матрас валялся на полу и загораживал проход целый месяц. Но мы были рады — приятель умел играть на гитаре. К тому же знал наизусть битлов и каждое утро нового дня начинал с плавного перебора:
«Yesterday love was such an easy game to play.
Now I need a place to hide away.
Oh, I believe in yesterday…»
Это завораживало. Пел он потрясающе. Тихим, почти прозрачным голосом. Как будто умел вынуть душу из любого, положить перед собой и нежно гладить. Такое случилось у него явно от бога, или, как нам, атеистам, приказано было думать в те времена, от природы. Источник таланта сути дела не менял.
Но это я про талант. А на самом деле парень был гениален. И вот в чем. Он заваривал кофе «по-пражски». Как удавалось раздобыть сам кофе — отдельная история, но заварить… В этом скрывался особый, непревзойденный шик. Именно таким искусством гитарист владел до безумия великолепно. Восторг вызывало то, как он это делал.