Не рисуй меня, художник!

Полынская Галина Николаевна

– Да ну? И ты знаешь, кто эти люди? Можешь назвать их по имени и опознать в лицо?

– Сена, что ты мне всю радость сразу портишь? Что ты за человек неприятный такой?

– О! – внезапно осенило меня. – Тапки! Войлочные тапки!

– Господи, о чем ты? Какие тапки? Не пугай меня!

– Там, в огороде я видела войлочные тапки, бабульки в таких греются зимой, еще подумала, какая только ерундень не валяется на садово-огродных участках. Так вот, помнишь, тетка говорила, что Марк почти совсем ослеп? Вот почему он как сидел, так и

остался сидеть, не отреагировав на появление убийцы! Она подошла бесшумно, в войлочных тапках, он ее просто не увидел, понимаешь?

– Я не помню, чтобы тетка хоть раз произнесла имя «Марк», она, да и мужской голос всё время говорили «он».

– Считаешь, они могли обсуждать убийство кого-то еще? Я так не думаю. В комнате с диваном и зеркалом я споткнулась о сломанную трость, это вполне могла быть не просто трость для особых понтов, а трость для слепого. И сломать он ее мог сам в приступе отчаяния. Поэтому и взгляд у него был такой потусторонний, и двигался он так медленно и неуверенно, он мог уже практически ничего не видеть.

– Это всё, конечно, очень правильно звучит, я вот только одного не могу понять, как же он рисовал, если даже не увидел, как к нему подкрадывается убийца в старушечьих тапках? Не мог же он зрение за один вечер потерять, вот так что бы бац – и всё.

– Да, вот это очень и очень интересно. Напрашивается единственно возможный вариант: рисовал не он, а кто-то другой. Тогда понятно становится, как смог измениться рисунок на мольберте и о каком таком шантаже они говорили, Марк мог пригрозить им рассказать всю правду.

Притормозив на светофоре, я сама то и дела подпрыгивала, впав в нешуточное возбуждение от собственной гениальности. Что я делаю до сих пор в нашей занюханной газете? Мне пора открывать собственное дело: детективное агентство «Супермозг».

– Черт знает что получается, зачем выдавать за художника полуслепого мужчину, устраивать такой сложный карнавал? Могу понять, певец может быть не настоящий или за писателя пишет целая толпа, но почему художник? Какая разница, кто кисточкой малюет, ведь главное результат, верно? Художнику ни к чему ведь лицом торговать, правильно?

– Без понятия, не знаю, как у них там, в художественной кухне дела обстоят.

– А не съездить ли нам в Союз художников? Не поразнюхивать ли чего интересного? Потолкаться в курилке…

– Посидеть в ресторане! – подхватила я, догадавшись, к чему она клонит. – Опять получится не расследование, а вечеринка с петардами, знаю я тебя! Нет уж, никаких Союзов, никаких курилок.

– Гнусная ты, Сена, зеленая пупырчатая зверушка-квакушка!

Пока доехали домой чуть не разругались, но на прогулке с Лавром пришлось помириться, текущие расследовательские дела требовали мирного обсуждения.

– Если Марк не настоящий художник, а просто «витрина», нанятой персонаж, быть может, они его гримировали? Создавали усиленно загадочный образ, оттого и лицо белое, а все остальное человеческого цвета?

– Да,

кстати, – я не могла не удивиться такому нешуточному прорыву Таискиной мысли, – вполне возможно. Комнатка с диваном, столом и зеркалом, где я о трость споткнулась, вполне сошла бы за гримерную. Эх, узнать бы, кем на самом деле был этот бедный красивый Марк, который и не Марк, наверное, вовсе и уж тем более никакой не Лессер.

– То есть, ты вот так сходу уверилась, что твой обожаемый кумир ни разу не художник, да? – хмыкнула Тайка.

– Слепой художник, как и глухой музыкант – это вряд ли возможно.

– Глухой музыкант был – Бетховен.

– Он не сразу оглох, а постепенно.

– Так может и твой гений не сразу ослеп, а постепенно.

– Тай, ты на скандал что ли нарываешься, я не пойму? Ты же сама слышала, что Марк там всем угрожал и шантажировал, чем, по-твоему, он мог их шантажировать, какой такой правдой? Только тем, что он никакой не художник, активно общающийся с параллельными мирами, что всё это дутые байки ради пиара.

– Ладно, разберемся, что к чему, – с умным видом изрекла она, и позвала Лаврентия.

Вернувшись домой и покормив пупсика, я прослушала диктофонную запись – достаточно ли хорошо и четко получилось? Звучало отлично, будто парочка разговаривала в моей комнате. Итак, у нас в разработке имелся безымянный женский голос, безымянный мужской и неизвестный Толик, который был «разумеется, в курсе» произошедшего.

– Интересно, как они будут выкручиваться? – стоя в дверном проеме, Тайка болтала ложкой в кружке с чаем. – Как собираются еще больше заработать? Нахальные люди, ужас прямо какой-то, да?

– Да, – я выключила диктофон и погладила голову слонявшегося по комнате сенбернара. – Жаль, что мы не можем отправиться прямиком в ментовку с этой записью.

– Почему это не можем? – приподняла одну бровь Таисия. – У нас на руках практически признание в убийстве!

– Чье признание? Кого убили? Никаких имен, никаких деталей, ничего конкретного, мы могли попросить наших друзей наговорить все это на диктофон, чтобы примазаться к громкому делу. Над нами просто посмеются и выставят вон. Давай все-таки съездим в Союз художников, послушаем, о чем народ болтает. Чужую славу не каждый творческий человек пережить может, наверняка, много интересного услышим.

– Да, да, да, – обрадовалась Тая, – давай прямо завтра и съездим! И вообще, раз уж взялись расследовать вплотную, возьму-ка я на работе дня три-четыре, типа заболела я, а больничный мне знакомая врачиха за бутылку коньяка нарисует. Ты тоже отпросись, ладно?

– Попробую, – перед глазами возникло искаженное горем лицо Шефа. Лучше уж было поговорить по телефону, чем лично, не так страшно. Посмотрев на часы, набрала его домашний номер. Когда начальство ответило, я сходу принялась что-то путано лепетать о несостоявшемся интервью, о том, что я еще лучше и круче сделать могу, только мне отгулы нужны…