Не родись красивой...
Шрифт:
Роза просияла:
— Я это так.
Маша в тон подруге улыбалась столь непрерывно и белоснежно, что должно было вызывать подозрение. Потом она протянула Розе бумаги с результатами прежних исследований и анализов.
— А-а, у нас диабет? Стало быть, эту вазу я поставила зря: сладкое не для вас. — Она рассмеялась. И, как ребенку, ему погрозила: — Сладкого ни-ни!
— А горького не избежишь, — с обычной шутливостью проговорил он.
Не пожелав расслышать, она продолжала:
— Дуэт глаукомы и диабета — не самое лучшее сочетание. — Роза выбирала щадящие эпитеты. — Они и порознь-то хороши! А когда собираются вместе…
— А я давно мечтал, чтобы машину водила Маша! Она все делает осмотрительнее меня. Только бы ей не пришлось водить меня. За руку…
— О чем это вы?
— Кстати, поделитесь секретом: какое у меня там глазное давление?
Она уклонилась:
— А на кого из нас в жизни что-то не давит?
— И на тебя, Розочка, тоже? — изумилась Маша.
— И на меня. Но я в ответ…
Она рассмеялась без всякой на то причины.
— Вы оба умеете подшучивать над несчастьями, — без улыбки сказала Маша. — Я, увы, лишена такого достоинства.
— У тебя достоинства куда большие! — Подруга стала розой в полном весеннем цвету. — Неизменно ты была у нас первой красавицей и первой скромницей. И сейчас тоже молчишь.
— О чем? — удивилась Маша.
— Тебе доверили лечение и, можно сказать, спасение Пети Замошкина. Доверили вернуть разум Спинозе! Такой разум, что о нем беспокоится целое государство. Даже Шереметов об этом всех известил. Мы с мужем тобою гордимся! Плохо, конечно, что Петя…
Лепестки розы скорбно сомкнулись.
— Шереметов умер, — в свою очередь известила Маша. — А Петино лечение отменено. Ты не слушаешь зарубежные радиостанции?
— Нет, никогда… А зачем? — Лепестки розы сомкнулись еще плотнее. — Ты сказала, что Шереметов скончался? Это ужасно. Я не заметила некролога.
— Его не было, — продолжала просвещать ее Маша.
— Как-то странно… Почему? И почему отменили лечение?
— А потому, что Петя, как выяснилось, безупречно здоров.
— Но ведь это, я понимаю, обнаружила ты? И я все равно горжусь… — Однако она уже не выглядела розой в цвету. — И в политическом смысле здоров?
— Это у меня вообще не вызывало сомнений.
— Но вызывало сомнение у… — Она оборвала себя. — А Шереметов скончался? Отчего не было некролога?
Роза во всем предпочитала стерильную ясность: это было гарантией стабильности и спокойствия. Но ясности не было, — и лепестки продолжали смыкаться все печальнее и плотнее. От стужи и непогод цветы погибают, и поэтому Роза ценила теплую, благостную погоду.
14
То была прелюдия к реквиему… Так не бывает в музыке, но случается в жизни. К реквиему, которому предстояло поселиться не в ушах Машиных, а в душе ее на месяцы, годы, а может, и навсегда.
«Пришла беда — отворяй ворота», — предупреждает народная мудрость. Но для бед, что явно или украдкой подступали к дому ее, любые ворота были малы. Тут сгодились бы створы таких размеров, каких не бывает в реальности. На призыв
В один из дней Алексей Борисович, верный обычаю отмечаться по телефону каждые два или три часа, позвонил и сказал:
— Не волнуйся, родная… Я задерживаюсь в одном веселом учреждении.
— В каком «веселом»? — ревниво насторожилась Маша.
— Я сказал, в учреждении, а не в заведении.
Она успокоилась. Но вскоре предчувствия стали одолевать ее — и она прислушивалась лишь к ним и телефонному аппарату. Что за веселое учреждение? Отчего он не объяснил? Обычно все растолковывает, чтобы для ее материнской озабоченности и ее ревности не оставалось никакой пищи. А тут… Что за таинственность? Сравнения с нормами и манерами повседневности превращают тревогу в панику. И она запаниковала.
Валерий, ассистент Алексея Борисовича и надежда реаниматологии, безусловно, тоже был к Маше неравнодушен. Но это проявлялось лишь в желании дождаться каких-нибудь ее вопросов и поручений, в готовности стремительно их выполнять. Поручений не было никаких, а вопросы не отличались разнообразием: сообщить, где находится ее муж, если он запаздывал со звонком. На беду Валерия, запаздывал Алексей Борисович редко. Во всех случаях, разыскав Валерия, она знала, что и муж уже ею разыскан. Но на этот раз и Валерий оказался неэффективен. Он искал, извещая каждые десять минут об этапах своих поисков, кои были безрезультатны. Ревность ловко и беспощадно подсовывает для себя причины. Почему он не звонит, хотя уже девять вечера? Почему не звонит, хотя уже десять?.. Если б он был в любом учреждении, это бы для него не составляло проблем. Выходит, он там, откуда ему звонить неудобно? Или не позволяют… Но кто может не хотеть и не позволять? Изнемогавшая от поклонения чьих-то мужей, она преданность женам относила к жанру фантастики. Поведение женатых и неженатых было утомительно однообразным, ничем одно от другого не отличалось. А если и он?..
«Волгу» он сам уже не водил — и утром за ним приехал служебный водитель (профессором-то он оставался кремлевским!). Валерий выяснил, что шофер был отпущен в шесть тридцать… Почему муж не захотел пользоваться его услугами дольше? Ведь у таких водителей день рабочий не ограничен: свою привилегированную баранку они крутят всего раз в три дня. А потом сменяются, отдыхают: хозяевам нужны их здоровье и бодрость. Все это Маша обдумала-переобдумала и пришла к выводу, который ей подсказала все нараставшая и безумевшая ревность, коя от своих подозрений и выводов не отрекается, пока их не перечеркнут иные, неопровержимые, доказательства… Как в суде. Но доказательства не словесные… Ревность оперирует предположениями, а в ответ требует факты.
С одиннадцати часов она измеряла шагами расстояние от угла до угла их короткого переулка. Это происходило все чаще… Стоять на месте в минуты ревнивого ожидания она не умела.
Черная «Волга» со зловещей мигалкой подкатила к подъезду в половине двенадцатого. От возлюбленных с мигалками не возвращаются. Ревность охватывает постепенно, но под влиянием фактов незамедлительно отступает… Захлопывая дверцу, Алексей Борисович не повернулся к шоферу и не попрощался, что делал годами.
Он не сумел на расстоянии разглядеть Машу. Она подбежала к нему: