Не с той стороны земли

Михайлик Елена

Ее переклички, соединения с русской модернистской литературой носят характер именно страсти, но в разных значениях этого термина, включая страсть как страдание, испытание.

Если у Пастернака стремление к обладанию естественным миром с его дождями, цветами, грозами носит характер постоянного открытия, стремления к слиянию и обладанию, радости от огромности, сложности бытия, в которое оказывается включен наблюдающий и пишущий, то у Михайлик, перечитывающей Пастернака в эпоху новых катастроф, совершаемых человеком, мы ощущаем постоянную сдерживаемую горечь несоответствия того, что нам имеет предложить эта природа, и того, что причиняет ей и себе человек.

Пере- и прорабатывая известную сентенцию «не то, что мните вы, природа», Михайлик предлагает, что природа для человека – это ощущение конечности, невозможности: что-то вроде двери или занавеса, платонической пещеры: мы видим тени, мерцающие на ее стене, мы даже можем их описывать,

обводить своими словами силуэты, мы можем томиться по ней, но окончательно перейти в нее, стать ею мы не можем.

Михайлик наблюдает и намечает для нас здесь границу между историей и природой и, о да, граница эта на замке.

Читая эту книгу выдумщицы и ученой, книгу изумления и разочарования, я вспоминаю другую очень важную для меня книгу: военные «Воспоминания» эрмитажника Николая Никулина:

Между тем природа кругом оживала. Подсыхала почва, появилась первая трава, набухали почки. Я, городской житель, впервые ощутил связь с матушкой-землей, вдыхал неведомые мне запахи и оживал сам вместе с окружающим миром. Проходила дистрофия, от чрезмерной работы наливались мышцы, тело крепло и росло – было мне девятнадцать. Если бы не война, эта весна в лесу была бы одной из самых прекрасных в моей жизни 1 .

1

Никулин Н. Н. Воспоминания о войне. СПб.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 2008 .

Никулин пишет о войне, о напластованиях трупов, о том, как разлагается авторское, индивидуальное «Я» в жерновах отвратительной, чудовищной истории, при том, что вокруг цветет «матушка-земля». Постоянное болезненное сочетание прекрасного и страшного, убогого, и осознание, что в данный момент вытеснить убогое, отвратительное прекрасным почти невозможно, почти невозможно спрятаться и уйти, даже в самые точные «злые чернила», – вот для меня ключ к пленительной и горькой книге Елены Михайлик. Субъект здесь не отсутствует, но он всегда в проигрыше: знание снова ничему не помогло.

Заходил василиск, подарил василек,залетал мотылек, подарил василек, синий цвет – на разрыв, напрогляд, невпопад,васильки-васильки, не тревожьте солдат…Ты кого заклинаешь, ночной дуралей,полевые цветы и царицу полей,небеса над полями, скопленья кислот,ненасытное пламя горящих болот?Лучше злые чернила из них заварить,запиши, как горит – все равно же горит…

Злые чернила Михайлик, по моему ощущению, все равно полны именно человеческого, и главное – горестной жалости, к тому, что мы, любители и даже любовники русской словесности и подчас истории, оказались там, где оказались. Перед нами поэзия почтительного разочарования, когда ты не оставляешь своей привязанности к вот этой традиции, этому сонму имен и текстов, как бы ограничены ни были здесь смыслы.

В американском словаре есть понятие «monster» в смысле – мастер, чемпион, ас. Чудовище мастерства. Такова на сегодняшний день создавшая эту книгу: скажу вам по секрету, это очень трудный момент для пишущего. Здесь начинается сумрачный лес: я надеюсь, что именно туда мы и последуем за этим удивительным поэтом.

Полина Барскова

Часть первая

«Действительность, от которой воздух легкие рвет…»

Т. А.

Действительность, от которой воздух легкие рвет,подлежит неукоснительному превращению в анекдот,в небрежный полет ласточки над предвечерней рекою,во вкус и запах покоя, шестигранный змеиный мед,чай с лимоном и словом, здесь и сейчас,а жемчуг, послойно хранящийся про запас,произведут совсем на других глубинах,на

других руинах, без воздуха – и без нас.

«разные смеси меда, ни яда…»

разные смеси меда, ни яда, ящик тушенки и всех обратно,правильно построенная баррикада, в первую очередь – аккуратна,она не торчит во все стороны сразу воплощением сартровского испуга,все, что доступно пуле и глазу, пристально держится друг за друга,чтобы людской резерв быстротечный пережил конкретную дату,сцеплены трамвай на конечной, эта луна и эта цитата,два башмачка, фонарей отростки, ветер, вечно дующий в спину,чья-то рябина на перекрестке и все, что рифмуется с той рябиной,дольник хромающий, ямб неверный, уличный говор, неговор книжный,пушкин от классики до модерна, классика тверже, модерн – подвижней,и археолог, читатель строгий, кости и мусор спросит устало:что за культурный слой поперек дороги? — рифма, она здесь всегда стояла.

«От лесотундры до небританских теплых морей…»

От лесотундры до небританских теплых морейптицы и ангелы сходят с ума от человеческих дочерей,говорят, для них несущественно, кто еврей, а кто нееврей,они просто влетают в окно, роняют перо,вдоль стекла грохочет последний вагон метро,потому что метро идет сквозь все времена,даже там, где жив и хищен его мазут,где вагоны сквозь толщу песка и воды ползут,но по-прежнему тормозят у того окна,да, окна, в котором белый и длинный светдостает до самого дна,до любых костей, идей, людей, лебедей,до любого дня, даже до того, где легка, смугла,улыбнулась эта девочка из никогда и нигде,вышла замуж за плотника, мальчика родила.

«Ты хочешь сказать, что этот шлимазл…»

Ты хочешь сказать, что этот шлимазл воплотился вот в эту плоть,и с утра пораньше бродит здесь по воде?Ломает рыбу, солит ломоть, запивает тем, что пошлет господь,рыбаков приманивает крошками в бороде?Ты хочешь сказать, что это из-за него чайки выучили иврит,(хотя арамейский акцент – непобедим),и теперь проповедуют буддизм отсюда до самых Касситерид,но рыбу едят, рыбу мы все едим.Ты хочешь сказать, что эта рыба… нет, рыба не говорит,она всевышним благословлена от носа и до хвоста,а потому никакой генетик ее не оплодотворит,ее тело – летучий александрит, горящий как три куста,из которых вот этот же в прошлый раз общался с одним таким,не напасешься таблиц, не ототрешь никаким песком, никакой проточной водой,ты им про город, ты им про дом — а они тебе строят Рим,и радужный мост, и башню до звезд, и станцию над звездой,с прозрачным парусом-плавником и надписями на нём,а внутри течет все та же река, края ее словно нож,и под радужной пленкой любой язык по-прежнему глух и нем,ходи осторожней, промочишь ноги — до смерти не доживёшь.