Не садись в машину, где двое (рассказы, 2011)
Шрифт:
Во всяком случае, стало ясно, что подруге полегчало в данный момент: она отказала. Теперь уже сама она не согласилась. Ей сейчас было прекрасно возлежать с книжкой на тахте. Она отвергла все развлечения.
Но все равно, отказано так отказано, невелика беда, а поезд уже уходил, и наша девушка прыгнула в него и поехала. Кудри ее развевались, ресницы распахнулись навстречу теплому, сияющему майскому вечеру.
То есть она поехала пока что на автобусе.
И сошла в центре, у кинотеатра «Ударник». Дальше автобус не
Садилось солнце. Предстояло пересечь мост пешком, мост через светлую, широкую реку, и идти дальше по площадям, где гремела музыка, идти, переходя от одной улицы к другой в шумных толпах: праздник! А потом еще будет салют!
Но тут туфельки дали первый звонок: идти было почти невозможно. Мчаться в автобусе на мягком сиденье — да, но не идти.
Девушка, стараясь не хромать, решила преодолеть площадь и сесть на автобус в обратную сторону, надо ехать домой переобуваться. Что делать!
Она, тем не менее, шла как одинокая цветущая весна, как героиня фильма в своем маленьком черном платье, в маленьких черных туфлях, с копной светлых кудрей и с этими широко распахнутыми глазами. Она чувствовала на себе лучи чужих взглядов, на нее оборачивались мужчины, смотрели встречные, в том числе девушки и женщины.
Невестой она шла, одинокой ничьей невестой в толпе, под золотым небом, в хороводе огней, под музыку из автомобилей, которые медленной чередой ехали мимо, и оттуда тоже смотрели на нее пассажиры и водители, повернувши головы.
То есть она, если говорить честно, звала к себе мужа, зазывала первого, кто встретится на пути.
Такой зов для нее был как бы высшим моментом любви к себе, к своим сверкающим глазам, к своему маленькому телу и длинным ногам, к прекрасной груди. Она-то после душа увидела себя в зеркале, и она пребывала в восторге и изумлении. Студент архитектуры не добрался до ее сокровищ. Да еще и маленькое платье, и туфельки! И кудри! Ресницы!
Она ждала внимания, кто-то должен был это великолепие полюбить, и она бы его тоже полюбила. Разделенная любовь к себе!
(Собственно, у эгоизма не бывает соперничества, нет конкурентов. Но он снисходителен и иногда приемлет знаки внимания со стороны. Не слишком назойливые даже. Но все же приемлет. Так возникают союзы.
Невесты все до единой полны любви к себе, жены же, пережив расцвет, облетают как вишни, как яблони, только что их осыпали роскошные цветы — и вдруг пробуждение, реальность. Зеленые завязи, беременность веток.
Редко у кого из замужних остается прежняя восторженная любовь к себе. Она, скорее всего, перерождается в любовь к мужу, потом к своему ребенку, далее часто в ревность и в борьбу за главенство в семье.)
Но это так, к слову. У нас же другая тема. Любовь к себе часто встречает на своем пути не ответную любовь, но похоть, подобную позывам на низ,— именно похоть, то есть нужду тела в освобождении, которая ведет на
Возле нашей девушки затормозила машина, неважно какая, может быть, старый «мерс», битый БМВ, неважно. Она в таких вещах не разбиралась. Большая машина, на заднем сиденье сильно накрашенная, богато одетая особа, обратившаяся с какими-то словами к водителю (хозяйка?), довольно-таки взрослая, с прямой спиной, а впереди, рядом с шофером, еще один человек.
— Садитесь!— ласково сказал он, обернувшись к невесте.— Мы вас довезем куда вам нужно. Бесплатно, бесплатно. Мы катаемся по случаю праздника.
Остальные многозначительно засмеялись.
И он распахнул заднюю дверцу.
Наша девушка села рядом с той не очень молодой девушкой. Идти она почти уже не могла. Очень резали туфельки.
Она назвала адрес. Сразу стало весело и прекрасно.
— Только мы заедем тут недалеко, лады? Надо одного человечка встретить,— ласково сказал тот же голос впереди.
Они приехали в какой-то неухоженный дворик, по виду это были кулисы старого переулка, и заброшенное, осевшее двухэтажное строение встретило их подвальным холодом в подъезде, скверным запахом и темной, запыленной лампочкой.
— Нам сюда,— сказал тот же голос, открылась поцарапанная железная дверь, изнутри послышалась музыка, и девушка, стоявшая первой, вынужденно шагнула в потемки. Нанесло каким-то нежилым запахом пыльных бумаг, нагретых компьютеров, кисловатым духом бытовой химии и почему-то мокрых тряпок, здесь явно пользовались еще и кофеваркой — похоже, девушку привели в офис.
Тут шли какие-то праздничные приготовления, вдалеке стучал ножик и лилась вода, оттуда навстречу гостям выглянула еще одна тетка, даже постарше той, которая стояла сзади. Уборщица?
— О! Привет, кого я вижу! Какие люди!
Они все перецеловались со смехом.
— Вы с кем?— поинтересовалась уборщица, накрашенная по случаю праздника старая тетка лет сорока.
— Это вот наша девочка,— отвечал тот же парень, что в машине сидел впереди, и все засмеялись.
— А, поняла, ну что, бля,— сказала тетка и скрылась.
— Тебя как зовут?— спросил он, обернувшись.
Здесь, в коридоре, она увидела вблизи его лицо и помертвела. Он был похож на убийцу. Его друг тоже.
— Меня зовут Клава,— ответила на всякий случай девушка.
Оба парня заржали, повторяя «клава, клава».
Они ввели девушку в большую комнату, в центре которой находился раздвинутый стол с одноразовой пластиковой посудой, с салатами, нарезанной колбасой и бутылками в центре. Там сидели и стояли явные убийцы!
Составленные в углу компьютеры, календарь на стене, затасканные занавески, жухлые растения в горшках — обстановка эта производила какое-то гнетущее впечатление. Куда я попала, думала наша девица, что за бред? Куда занесло меня, идиотку?