Не сбавляй оборотов. Не гаси огней

Додж Джим

— Ну да, вроде того.

— Хм, Элмеру вы бы понравились…

— А вот скажите… — осторожно начал я, наученный опытом, — Элмер… он где? И вообще, что с ним?

— Как где? В больнице. В Омахе, — женщина как будто даже удивилась такому вопросу.

Мне стало неловко, что я затронул столь невеселую тему.

— Ох, прошу прощения. Надеюсь, ничего серьезного?

Женщина посмотрела на меня и равнодушным голосом сказала:

— Я думала, все в округе уже знают. Это случилось около года назад, под самое Рождество. Перед полуночной мессой Элмер подлил в вино для причащения эту вот новую жидкость, которая красит зубы. Так что все прихожане оказались с малиновыми зубами. И не на шутку разозлились. Все-таки Рождество. Понятно, они догадались, кто все это подстроил, ну и ополчились на Элмера. Элмер бегом из церкви — потом рассказывали, что хохотал он как ненормальный —

поскользнулся на обледеневших ступеньках, череп и треснул. С тех пор он в коме, лежит в ветеранском госпитале тут неподалеку. Врачи и сами не знают, как это он еще не отдал концы. Я навещаю его каждые выходные. Хотя он меня и не узнает. Только широко, по-глупому улыбается. Улыбается и все, другим его никто не видел. Как-то раз я попыталась опустить кончики его губ вниз — ну, чтобы он выглядел более-менее прилично, понимаете? — но они тут же поползли вверх. Элмер никогда не открывает глаз, не смотрит на меня, не говорит ни слова. Понятия не имею, счастье это или всего лишь паралич, а может, он вообще при смерти. Вот, распродаю все, что еще осталось. Похоже, я просто-напросто жду его смерти, хотя сама не знаю, зачем.

— Сдается мне, он счастлив, — сказал я. — А в эти выходные так и вовсе откроет глаза, встретится с вами взглядом и скажет: «Дорогая, давай-ка сбежим в Бразилию, начнем все сначала». Но даже если и не скажет, даже если умрет, надеюсь, вы отыщете в себе силы присесть возле его могилы и засмеяться от всей души — за него и за себя.

— В этом нет ничего смешного, — сказала женщина.

— Во всем есть забавная сторона. Так зачем отказываться от смеха?

— Затем, что так получается само собой, — мрачно ответила она и принялась заворачивать мои покупки.

— А вы задушите мужа, — посоветовала душа, ненадолго показавшись над плечом женщины и тут же испарившись.

— Слышали? — спросил я женщину, хотя по ней было видно, что она ничего не слышала.

— Нет, — она подняла голову и посмотрела на меня, — а что такое?

— Да вот, моя душа сказала: «А вы все же любите мужа».

— Вы прям как Элмер. Он обожал Хеллоуин.

— Это моя душа как Элмер. А я скорее как вы. Разве что ничего не жду. И знаете, почему? Потому что время летит как стрела, а…

— Знаю-знаю, — отмахнулась женщина, — а стрелки идут… да вон хоть в тир, черт возьми!

Женщина вручила мне пакет с покупками.

— Ну, веселого Хеллоуина вам и вашей душе, — пожелала она.

Как бы мне хотелось при этом увидеть на ее лице улыбку…

Никуда больше не заходя, я вернулся к шиномонтажной. «Кадиллак» уже ждал меня, сияя на солнце хромированным покрытием. Я положил пакет с приколами на пол под пассажирским сиденьем, только подушку-пердушку вынул и заботливо поместил на сиденье. Если душа снова объявится — присоединится к путешествию — я хотел узнать, весит ли она хоть сколько-нибудь. Вполне возможно, подушка станет первой ловушкой-пердушкой для физического обнаружения присутствия души. Я хоть и сумасшедший, но люблю ставить опыты в реальных условиях.

Заплатив за смену колеса и регулировку, я для пробы покружил несколько кварталов — убедиться, что ничего не отвалится. Сработано оказалось на славу. Я вырулил к 80-му шоссе; по дороге заскочил на «динозавровую» бензоколонку, после — затарился парочкой упаковок пива, пополнив запасы. Часы на приборной доске показывали двадцать минут десятого. Я хлебнул амфетаминовой смеси, чтобы гнать дальше, и через несколько минут уже мчался, вспарывая воздух, по шоссе в сторону Калифорнии.

Пораскинув быстрее заскрипевшими под воздействием бензедрина мозгами, я рассчитал, что моя тачка увидит Тихий океан через двадцать часов или тысячу двести минут. На заднем сиденье лежало сотни две пластинок, записанных с обеих сторон: по три минуты на каждую, по шесть на один винил… вот это да! Стук-постук небесных колес: тысяча двести минут музыки — если переслушать все диски. А именно это я и намеревался сделать. Мне показалось, что нервишки начали пошаливать — слишком много наркоты и слишком мало сна — а музыка успокаивает сидящего в нас зверя. Я отложил пластинки с Боппером, Бадди Холли и Ричи Валенсом — неплохо будет оставить их на финишный рывок бешеной гонки к морю.

Я перебирал пластинки и одновременно поглядывал на дорогу; мне хватило десяти минут, чтобы разобраться с песнями. Аудиосистема Джошуа за один раз принимала стопку из десяти пластинок — значит, оставалось только переворачивать их через полчаса, каждый час меняя на новую порцию. Первая песня — «Now Or Never» Элвиса — показалась мне очень даже уместной. Сейчас или никогда. Я откинулся на спинку сиденья;

машина мчалась под приглушенное мурлыканье исполнителя.

Удивительно, но чем дальше от Гранд-Айленда и через Норт-Плэтт к границе штата Небраска, тем ровнее становилась дорога. Даже рулить не приходилось — ставишь буги-вуги и держишься между полос. Скукотища, конечно; думаю, поэтому мне и пришла в голову идея швырять из окна уже прослушанные пластинки. К тому времени их накопилось штук двадцать; я решил запускать по одной после каждого проигранного с обеих сторон винила. Так что каждые шесть минут я активно упражнялся в метании диска. Ну а между делом потягивал пиво, слушал оглушительную музыку, высматривал подходящие мишени, но, прежде всего, подбирал каждой песне достойный антураж. К примеру, когда звучала «I’m Sorry» Бренды Ли, я перестроился в крайнюю правую полосу — пусть остальные водилы хоть удавятся! Во время композиции «Bird Dog» от братьев Эверли плавно выехал на кукурузное поле — поохотиться на фазанов. «Тееn Angel» поставил, когда шоссе побежало вдоль железнодорожных путей — хотел приземлиться на шпалы, да только дал маху и загремел в канаву с сорняками. Пластинок было много; я отложил несколько для более подходящих мест: «Mr Custer» для Вайоминга, a «Save the Last Dance for Me» Дрифтеров явно намекала на полночный флирт.

Те же песни, которые не вызывали во мне никаких ассоциаций, становились основным оружием в войне против какого бы то ни было контроля; я их радостно запускал в рекламные щиты и дорожные знаки, особенно ограничители скорости. Чтобы на скорости девяносто пять миль в час запустить пластинку и попасть по цели, надо порядком изловчиться, так что чаще я безбожно мазал. Но зато уж когда попадал, радовался как ребенок. Чуть не визжал от восторга, когда пробил рекламный щит Банка Америки пластинкой с «The Duke of Earl». Что же до музыкального вопроса «Who Put the Bomp in the Bomp-Da-Bomp», [38] то ответа я не знаю, зато точно скажу, что пластинка сделала настоящий «бум», врезавшись в знак, ограничивавший скорость до шестидесяти пяти миль в час, — она согнула эту хреновину напополам, чему я от души порадовался. Такое исключительно точное попадание я отметил — нажал на гудок и на подушку-пердушку; в тот момент я походил на семилетнего пацана с рогаткой, очутившегося посреди стекольной фабрики. Да что там говорить, даже промахи вызывали во мне бурю восторга: диски изящно проплывали над полями и опускались маленькими космическими аппаратами с Плутона.

38

«Кто заложил „бум“ в бум-да-бум?»

Я до того развеселился, что и душа не смогла остаться в стороне. Я чуть было не попал в рекламу закусочной «Бургер-Хат», запустив в нее «Theme from a Summer Place», когда душа снова появилась на пассажирском сиденье.

— Ага! — воскликнул я. — Так, значит, ты не настоящая — подушка-то не пернула.

Душа не обратила на меня внимания, так была взволнована:

— Огонь! — вопила она. — Так их, расстреляй!.. пулеметами!.. кассетными бомбами!.. Продырявь ублюдков! Покончи с этими занудами, вечно тянущими одну ноту!

И растворилась.

Мне не больно-то хотелось, но оставалось еще несколько пластинок; я взял сразу пять штук, дождался большого зеленого знака с надписью «ШАЙЕНН 37» и, не доезжая сотни ярдов, прицелился и швырнул винилы по наклонной из пассажирского окна. Но что-то пошло не так — может, не рассчитал вес, бросок, аэродинамику — потому что одна пластинка клюнула носом, а остальные четыре завибрировали и рухнули, не долетев до цели. Я списал все на неудачный совет и велел душе прекратить свои штучки. Возражений я не услышал.

Кому-то подобное обращение с пластинками покажется святотатством… Что ж, может, так оно и было. Но к тому времени я уже решил отправить все пластинки и проигрыватель на дно вместе с «кораблем» — они были частью дара, который представлял собой «кадиллак». Так что вместо того, чтобы принести их в жертву всем скопом, я раздаривал пластинки по одной, пока ехал. Боппера, Бадди и Ричи я не трогал, намереваясь отправить их с обрыва вниз вместе с пылающей тачкой; может, даже сделал бы финальный жест — загрузил их в проигрыватель. Что до остальных пластинок, то я с легким сердцем посылал их в полет — как будто семена сеял или прах рассыпал. Если они при этом врезались в рекламные щиты, дорожные знаки и прочие символы подавления свобод и ничем не оправданного контроля, тем лучше — так оно больше соответствовало духу музыки, к тому же доставляло массу удовольствия.