«…Не скрывайте от меня Вашего настоящего мнения»: Переписка Г.В. Адамовича с М.А. Алдановым (1944–1957)
Шрифт:
До свидания, дорогой Марк Александрович. Передайте, пожалуйста, низкий поклон Татьяне Марковне.
Ваш Г. Адамович
77. М.А. АЛДАНОВ — Г. В. АДАМОВИЧУ 13 марта 1954 г. Ницца 13 марта 1954
Дорогой Георгий Викторович.
Вера Николаевна, по-видимому, ухватилась за мысль о том, чтобы написать биографию Ивана Алексеевича. Говорит только, что знает его жизнь лишь с тех пор, как ему было 36 лет, а до того у нее «нет материалов». Кажется, она больше на меня — поэтому ли? — и не сердится. Я сказал ей, что готов, если она настаивает, прислать краткое слово для оглашения. А вот Кедрова участвовать не может или не хочет, а музыки «не хотят все», т. е., верно, именно она сама (В.Н.). Будут Крыжановская[352], Рощина-Инсарова
По поводу музыки. Я ведь Вам писал только, что я не знаю Третьей сонаты Шопена. И я отнюдь не знаток. Впрочем, я спросил Сабанеева. Он сначала сказал, что существуют лишь две сонаты Шопена. Затем несколько изменил свое сообщение: есть еще одна соната, но посмертная, авторство Шопена не доказано, и ее часто приписывают Мошелесу[353]. Наверное, Вы правы.
Об «Ульмской ночи», к моему приятному удивлению, появилась в «Русской мысли» очень лестная рецензия Сперанского[354]. Очень лестная и, между нами, довольно наивная. Если у моей книги есть какое-либо достоинство, то разве в том, что в ней основное — ново, а он об этом не сказал ни слова. Насколько мне известно, пока была только эта рецензия. «Новое русское слово» еще никакой не дало, и я не знаю, кто у них пишет. Не знаю также, будут ли рецензии в «Новом журнале», в «Возрождении». Слышал, что редактором «Возрождения» назначен Витт[355], ученик Струве, — я его не знаю. В том же номере «Русской мысли», в котором помещена рецензия об «Ульмской ночи» и который мне прислал Маклаков, было письмо в редакцию Терапиано. Он просит сообщить, что и он не может участвовать в «Возрождении» «при нынешнем составе редакции»[356]. Не знаете ли Вы, что это значит? Очевидно, в газете раньше был список ушедших сотрудников и они объяснили, почему именно уходят. Статья Рогаль-Левицкого[357], верно, тут ни при чем, так как Мельгунов, бывший тогда редактором и поместивший ее, с тех пор ушел, и слова о «нынешнем составе редакции» к нему относиться, значит, не могут.
Я, конечно, знал, что ген. Фуллер никак не марксист, и даже упомянул об его антисемитизме. Я и не говорил, что он нападает на Моней Пауер слева. Разумеется, справа.
Маклаков, только что выпустивший в Чеховском издательстве свои воспоминания, называет их в письме ко мне «последним словом подсудимого». И каждому из нас надо сказать это последнее слово. Не знаю, будет ли им для меня «Ульмская ночь». По существу почти наверное будет.
Нового у нас ничего. Приятного тоже ничего.
Вероятно, в Париже мы в этот Ваш приезд не увидимся. Но не приедете ли опять в Ниццу? Очень, очень хотелось бы Вас увидеть.
Сегодня почему-то вспоминал начало эмиграции: 1919-22 годы в Париже. Мы жили тогда одной компанией, в центре был не Отей, а Пасси, и встречались чуть не каждый день: Тэффи, Ал. Толстой, Бунин, Ал. Яблоновский, Куприн и — стояли несколько более обособленно — Мережковские. Зайцев тогда еще был в России, Вы тоже. И вот из этой, тогда дружной, компании остался в живых один я… Да еще, пожалуй, Вера Николаевна, — «пожалуй» потому, что по ресторанам и кофейням она ходила меньше. Я еще не был женат.
Оба шлем Вам самый сердечный привет, лучшие наши пожелания.
78. Г.В. АДАМОВИЧ — М.А. АЛДАНОВУ. 17 марта 1954 г. Манчестер
104, Ladybarn Road Manchester 14 17/III-54
Дорогой Марк Александрович
Спасибо за письмо. Я только что кончил читать «Ульмскую ночь», а читал особенно долго, п<отому> что был очень занят, да и нельзя Вашу книгу читать быстро.
Вы просили меня сказать Вам свое впечатление, независимо от статьи в печати. Хочу передать главное: я давно не читал книги более увлекательной (в настоящем смысле слова), важной и правдивой. Последнее — в особенности должно бы каждого поразить: правдивость в толстовском смысле, без умственной позы и всякой рисовки, без эффектов. По-моему, это одна из самых замечательных Ваших книг, даже в художественном смысле. Я, когда читаю роман, всегда по-старинному хочу знать: что автор «хотел сказать»? (как у Вас Вермандуа спрашивает Гете — да?[358]). Здесь все концы сведены, все ответы даны, насколько ответ вообще возможен. Я, конечно, писал Вам вздор о «сумасшедшем доме»: к Вам это не относится. Но книга все-таки ужасно грустная в выводах, т. к. никакого «треста
Но мы свою капусту слишком хорошо знаем и цену ей знаем. Кажется, ни у кого, кроме Вас, нет к ней нужного отвращения.
Статьи Сперанского я не читал (всегда вспоминаю, как И<ван> А<лексеевич> его назвал: «бритая лошадь»). Хочу сегодня попытаться написать статью для «Н<ового> р<усского> слова». Если там уже что-нибудь и появилось, не думаю, чтобы вторая статья была лишней. Отзыва или «рецензии» на «У<льмскую> ночь» написать невозможно, не та тема, не то значение книги. А «вокруг да около» у каждого из пишущих будут разные все равно. Но наверно, вне всякого сомнения, Вам, автору, то, что я напишу, покажется пустым и неверным. Не может иначе быть, никогда иначе не бывает. Вы думали о своей книге несколько лет, критик думает о ней несколько дней, и не только пропустит лишь 99 % ее сущности, но и остающуюся 1/100 поймет не так. Заранее прошу прощения за все промахи или ошибки.
Надеюсь в конце будущей недели быть в Париже. Насчет «Возрождения» и письма Терапиано о его уходе дело, вероятно, объясняется тем, что Терапиано теперь в большой дружбе с Померанцевым, а Витт отказался печатать продолжение померанцевского романа[361] и чуть ли не предпочитает даже судиться, чем уступить (а еще более категорически отказался от продолжения Одоевцевой[362], сказав будто бы, что «на чистых страницах нашего журнала нет места адюльтерным пошлостям»).
До свидания, дорогой Марк Александрович. Передайте, пожалуйста, сердечный привет и поклон Татьяне Марковне.
Ваш Г. Адамович
P.S. Pour en finis[363] с Шопеном: я впервые слышу, что одна из его сонат приписывается Мошелесу. Но во всяком случае, речь может идти только о Первой сонате, вещи юношеской, сравнительно слабой, очень редко исполняемой (и тогда соната с похоронным маршем оказалась бы не второй, а первой!). Насчет Третьей сонаты сомнений никаких быть не может, и приписывать ее Мошелесу — слишком большая для него честь. При всем моем уважении к музыкальной учености Л<еонида> Л<еонидови>ча, думаю, что он что-то тут напутал.
PS. Кто, какой «авторитетный человек» сравнил Розанова с Паскалем?[364] Я оттого об этом спрашиваю, что месяца три назад, в статье для № 4 «Опытов» (которые на днях выходят) написал:
«…наши литературные неврастеники сравнивают Розанова чуть ли не с Паскалем»[365].
Помню, что такие сравнения делали, но теперь хочу знать, кого именно я обидел.
79. М.А. АЛДАНОВ — Г.В. АДАМОВИЧУ 19 марта 1954 г. Ницца 19 марта 1954
Дорогой Георгий Викторович.
Пишу кратко, — только для того, чтобы от души Вас поблагодарить за Ваше письмо от 17-го. Со дня кончины Ивана Алексеевича ничье мнение не может быть мне более ценно, чем Ваше. Вы, верно, себе представляете, как меня обрадовало Ваше суждение.
Мне, разумеется, чрезвычайно приятно и то, что Вы написали или пишете об «Ульмской ночи» для «Нового русского слова». Я и по сей день не знаю, кто у них помещает (или поместил?) рецензию. Вероятно, кто-либо из приятелей мне прислал бы ее, если б она появилась.