Не спеши умирать в одиночку

Гайдуков Сергей

— И труп, — добавила Тамара.

— Заметили кровь? Какие-то телесные повреждения?

Мы с Тамарой переглянулись. Я решил, что было бы слишком большой наглостью утверждать, что мы заметили последствия от применения приема кунг-фу.

— Не заметили, — сказал я. — Хотя мы там особенно ничего не разглядывали.

— Как увидели труп, мигом выскочили, — поддержала меня Тамара.

— Там же есть телефон, — напомнил Лисицын. — Почему вы сразу не позвонили в милицию?

— Потому что мы хотели... — замялась Тамара. — Хотели, чтобы вы первым узнали о трупе!

Вы же занимаетесь убийством Джорджика, значит, вам и карты в руки...

— Спасибо за подарок, — без особой радости в голосе сказал Лисицын, тяжко вздохнул и принялся тыкать пальцем в кнопки на телефонном аппарате. Потом он уговаривал какого-то Лешу съездить к офису «Талер Инкорпорейтед» и посмотреть там на труп. Леша в конце концов согласился и уже почти уехал, когда Тамара вспомнила про ключи от офиса, и подполковник, чертыхаясь, лично кинулся во двор с этими ключами.

— Так, — деловито произнесла Тамара, когда мы остались в кабинете вдвоем. — Один труп мы сбагрили. Остается Дима.

— Ну так его же, наверное, нашли, — предположил я. — Мы же оставили дверь открытой.

— Может, и нашли, — пожала плечами Тамара. — Только они же не знают, что Дима работал в «Талер Инкорпорейтед». Они не знают, что он связан с убийством Джорджика. Нужно им подсказать...

За окном ревел «УАЗ», а подполковник Лисицын прыгал рядом, выкрикивая последние инструкции Леше и перекрывая шум мотора. Во дворе было жарко и пыльно, подполковник утомился и, проводив машину, склонился над питьевым фонтанчиком.

— Джорджик был чуть помладше этого Льва Николаевича, — прокомментировала увиденное Тамара, — но он уже давно перестал пить из таких фонтанчиков. Он даже голову минеральной водой мыл. Он вообще заботился о своем комфорте. И кондиционер у него был помощнее, чем эта развалина, — Тамара недовольно покосилась на ржавый древний сундук, по ошибке принимавшийся в отделении милиции за средство регулирования температуры.

— И что с того? Где теперь твой Джорджик с промытыми минеральной водой волосами? — спросил я. — Безнаказанных удовольствий, знаешь ли, не бывает, — вспомнил я еще одну умную мысль ДК. — И за крупные удовольствия платят по-крупному. Пулей в живот, например.

— А если у тебя нет удовольствий, — понимающе посмотрела в окно на Лисицына Тамара, — то можешь и не платить. Пей себе из фонтанчика до старости, езди на общественном транспорте, питайся пельменями в столовой. Зато тишь и благодать.

— Каждому свое, — ответил я. — Лично у меня очень скромные запросы. Тишь и благодать меня бы очень устроили. Только вот не получается. Я пошел к твоему мужу, думал, что получу солидную работу, а получил вот что — сплошной кошмар на мою бедную голову.

— Значит, это судьба, — сказала Тамара, внимательно изучая меня взглядом поверх солнцезащитных очков. — Значит, тишь и благодать тебе не суждены. Тебе суждено искать мои деньги. Кстати, тебе это идет.

— В каком смысле?

— Здоровый мужик должен делом заниматься, а не на диване лежать, — строго заметила Тамара. — Я когда тебя первый раз увидела, ты пень пнем

был. А неделя прошла — уже и мозги начинают работать: Прогресс, одним словом. Труд, знаешь ли, создал человека, вот и тебе, Шура, полезно потрудиться, чтобы снова не стать обезьяной.

— Я не Шура, — поправил я. — Саша меня зовут. Александр Викторович Хохлов. И от твоего трепа у меня уже болит голова.

— Мужчины всегда побаиваются умных женщин, — выдала мне в ответ Тамара. Кажется, под умной женщиной она подразумевала себя. А мне было наплевать, что она там про себя думала. Главное, что грудь у нее была все так же хороша. И Тамара ошибалась — я ее не боялся.

Боялся я совсем другого. И других.

9

И кстати, о страхе. Страх — это сильная штука в том смысле, что он заставляет делать многие вещи, которые не будешь делать по доброй воле. Сейчас страх заставил меня быть внимательным. Страх заставил меня обдумывать свои действия.

Поэтому, когда Лисицын вернулся в кабинет и сказал, что машина в офис ушла, а стало быть, наш сигнал не оставлен без внимания и мы можем спокойно идти домой в ожидании информации, — я никуда не ушел.

Точнее, вышел из лисицынского кабинета, рассыпаясь в благодарностях, но в коридоре я перестал улыбаться.

— Иди к Арчилу, если он еще сидит в том кабинете, — велел я Тамаре, — и поговори с ним по-родственному. Выясни все насчет Шоты и Гиви...

Тамаре было несколько непривычно плясать под мою дудку, но идея была здравая, поэтому она поправила прическу, подвела губы и отправилась обрабатывать своего «пасынка».

А я прислонился к нагретой солнцем стене коридора и стал думать, что же еще можно выяснить внутри этого здания, прежде чем выйти наружу и нос к носу столкнуться с прежними опасностями, которые лишь притаились в последние дни, но не исчезли. В этом я был уверен. Мне было страшно, и страх заставлял мои мысли шевелиться.

«Записка», — вспомнил я. Записка, которую Джорджик написал Эмилю Петровичу Веретенникову. Лисицын поторопился убрать ее в стол. Если записка не вписалась в ту схему, которую придумал подполковник, это еще не значит, что от записки нет никакого проку. Ведь зачем-то Джорджик это писал. Если там имелась в виду не интрижка Веретенникова с Тамарой, то там имелось в виду нечто другое...

Проблема заключалась в том, что я не обладал феноменальной памятью и не мог теперь воспроизвести текст записки. Эту проблему нужно было решить.

Я отошел за угол, чтобы Лисицын, выйдя из кабинета, не увидел меня. Мне же было видно отражение лисицынской двери в оконном стекле — тонкое, колеблющееся, едва уловимое. Но страх заставлял меня быть внимательным.

Я ждал, время шло, но ничего не происходило. Потом открылась соседняя дверь, и оттуда появилась улыбающаяся Тамара. Я поманил ее к себе.

— Вот есть у грузин какое-то природное обаяние, — заявила с ходу Тамара, — что у Джорджика, что у этого мальчика...

— Спокойно, — сказал я. — Потом расскажешь про обаяние...