Не страшись урагана любви
Шрифт:
Кэрол Эбернати кивнула. Но он уже как-то понял, что на самом деле она не это имела в виду, или имела в виду настоять, или даже поверить в это. Господи!
— Спасибо, Рон, — несчастно сказала она и вздохнула. — Когда приезжает твоя новая девушка?
— Не твое дело, — снова взъярился он. — Еще не знаю. Уж во всяком случае после поездки на Гранд-Бэнк.
— И ты возьмешь ее в Кингстон?
— Намереваюсь. Да, — жестоко сказал он. — Почему бы и нет? — Но он все еще не решил окончательно.
— Надеюсь, вы хорошо проведете время, — сказала Кэрол, — пообещай мне только одно.
— О господи! — закричал Грант, вновь вцепляясь в волосы. Такое жалкое самоуничижение, при всей явной его фальши, уничтожало его.
В комнате был большой стол в стиле ампир, который внесли сюда по распоряжению Эвелин, чтобы Кэрол Эбернати могла «работать» и «переписываться» с труппой Маленького театра, хотя все они молчаливо понимали (исключая разве что Кэрол), что это была полушутка; около стола стояло большое, тяжелое современное металлическое вращающееся деловое кресло. Грант, стоя около него, огляделся вокруг, как ребенок, обманутый нелогичностью взрослых и задетый в своих самых заветных чаяниях, в поисках выхода своему отчаянию поднял ногу и изо всех сил ударил по креслу, ушибив пальцы ног сквозь мягкую плетеную туфлю. Кресло на колесиках пролетело по кафельному полу через всю комнату и ударило ее по коленке. Ее реакция была мгновенной и пронзительной.
Автоматически взвизгнув «Ой!», она вскочила, поставила ногу на скамеечку, потерла коленку и с ослепшими от гнева глазами завопила:
— Ты ударил женщину! Ты стукнул женщину! Ты ударил женское существо!
— Нет! — запротестовал Грант. У него было чувство, будто ему выламывали руки. — Нет! Я ударил по креслу! Кресло стукнуло по коленке! Но я этого не хотел! — Конец этой идиотской речи он произносил едва ли не умоляющим тоном.
— Ты стукнул леди! — сама по себе визжала Кэрол, ее темные глаза слепо и сумасшедше сверкали. — Я всегда знала, что ты — подлая, дьявольская, дегенеративная скотина!
И в этот момент к ним вошла Эвелин де Блистейн. Сначала предусмотрительно — но не настолько предусмотрительно, чтобы не расслышать и не заметить, — в дверь постучали.
— Можно войти?
— Конечно! — все еще визгливо закричала Кэрол и села. Дверь уже открылась.
— Что за чертовщина здесь происходит, скажите, ради Бога? — сказала Эвелин глубоким хрипловатым голосом. У нее было морщинистое, жесткое, циничное лицо деловой женщины с набрякшими понимающими веками. Они делали ее взгляд пресыщенным, как будто она все видела и всему веселилась. И ей нравилась эта роль. Но если такая позиция была и ее действием, то она в значительной мере отражала подлинное положение и создавала определенный стиль. (Такой гам! Деретесь? Прекрасно! Расскажите!) — Я пришла глянуть, как ты, дорогая, — сказала она, глядя Кэрол прямо в глаза.
— Мы спорили об этом Эле Бонхэме, — сказала Кэрол со все еще сердитым выражением лица. — Этот вот идиот влюбился в него, а я пытаюсь доказать, что ему надо лучше за ними присматривать. Они хотят его обмануть. Я знаю.
Грант удивленно слушал. Она перепрыгнула к этой чистой,
— Ну, я не очень хорошо его знаю, — с мрачной гримасой сказала она. — Но могу узнать. Не понимаю, как он может очень уж обмануть. Оборудование. Поездки. Ясно, ты можешь себе это позволить.
— Как насчет доли в покупке шхуны? — сказала Кэрол.
— А! — улыбнувшись, сказала Эвелин. — Это другое дело! Я бы сначала осмотрела шхуну! И структуру корпорации.
— Именно об этом я и говорила, — закивала Кэрол.
Грант все еще пребывал в оцепенении от безмолвной ярости.
— Я не влюблен в него, — сумел он наконец-то сказать. Он понимал, какое у него угрюмое лицо, но ничего не мог поделать. — Но я уверен, что он превосходный ныряльщик, и доверяю ему. По крайней мере, в нырянии.
— Я это слышала, — сказала Эвелин. — Я знаю, что он нравится местным бизнесменам и их проклятой торговой палате, — совершенно неожиданно она зевнула. — Дорогая, возвращайся, — сказала она Кэрол. — Теперь тебе лучше? Я хочу, чтобы ты рассказала Росонам о твоем Маленьком театре в Индианаполисе.
— Только не я, — быстро сказал Грант. — У меня масса книг и учебников, если уж я собрался в эту поездку.
Эвелин молча и медленно улыбнулась ему. Она его не просила.
— А ты, Кэрол? — спросила она своим резким голосом.
— Думаю, сейчас приду, — сказала Кэрол. Она держалась с храброй усталой стойкостью и откинула назад голову. — Головная боль прошла. Я, может быть, даже выпью! — кокетливо и весело воскликнула она.
— Прекрасно! — проворчала Эвелин. — Я даже сама сделаю. Своими маленькими лилейными ручками. — Она еще раз взглянула на Гранта — загадочный взгляд из-под тяжелых век.
Грант шел за ними в холл. Они не оглядывались, и он был крайне рад этому.
— Бедняжка, — услышал он слова Эвелин, когда они спускались. — Знаешь, ты действительно перерабатываешь. Вся эта переписка с твоими малышами из театра.
— Знаю, — сказала Кэрол неожиданно слезливым тоном. — Но не знаю, что делать. Они так от меня зависят.
Но когда ярость и раздраженное отвращение прошли, он подумал, что неплохо бы взять ее с собой. Неважно, верит ли она в условие «последней поездки, прощального подарка» или нет, он в это верит. И взять ее было бы хорошим способом продемонстрировать это. Что он бросает ее, что он свободен. Неважно, женится ли он на Лаки Виденди или нет. Последняя расплата, как говорится. Прощальное доброе дело.
Но как он все это объяснит человеку типа Бонхэма? Грант еще раз оглянулся на кабину. Бонхэм трахнул бы их обеих, встал бы и вышел. Грант закашлялся и закурил новую сигарету. Большой человек больше не свистел и с неподвижным лицом добросовестно погрузился в управление судном. Они уже проходили основной канал, подходя к грузовому судну ВМФ, которое все еще стояло в порту. Когда Грант взглянул на него, он повернул голову к Гранту и улыбнулся. Что-то нагловатое проскользнуло в его лице, и когда он заговорил, Грант с ужасом осознал, что же именно.