Не такая, не такой
Шрифт:
— Я пообедать пришла, и еще не закончила, — официант уже нес ей маленький графин с рюмкой.
— Хорошо. Сонь? — Юлиан протянул мне руку, но я помотала головой.
— Думаю, прогулка закончилась, — я закусила нижнюю губу. — Спасибо за интересный вечер.
— Ладно, Сонь, давай я тебя отвезу, — он начал выбираться из-за стола.
— Нет, я сама, — хотела первой уйти, но теперь поздно. — Помнишь, о чем мы говорили, и что ты мне обещал?
Юл резко помрачнел:
— Ну отвезти-то…
— Сама доберусь, спасибо.
— Давай тебя мой водитель отвезет домой? — включилась Ольга, салютуя рюмкой. — А я с Юлием пока пообщаюсь. — А то там метро, автобусы, ты нервная, мало ли что.
И это лучшее, что она могла для меня сделать!
Я была ей так благодарна, что не смогла выдавить из себя даже спасибо.
С&Ю
— Сплюшка, послушай…
— Меня зовут Соня. Пожалуйста, сделай, как мы договаривались. Оставь меня в покое. Я понимаю, что ты можешь просто проигнорировать то, что я говорю. Можешь продолжать преследовать меня, слать цветы и приходить домой. Ты можешь, в конце концов, меня даже убить, и тебе ничего не будет с твоими деньгами и возможностями. Но тогда скажи уж прямо, что ты такой человек, чтобы я не сомневалась больше.
— Кхм… Да, я понял тебя. Оставлю.
Юл: Назад, в подвалы
Внутри закипал коктейль из ярости, разочарования, усталости, непонимания.
Соня попросту сбежала. Отделалась напоминанием про мое обещание и не захотела даже разговаривать.
Ольга включила свою непробиваемость. Спокойно ела и на вопросы отвечала все то же самое — женская солидарность, портишь жизнь девушке, ах, какой плохой Юлиан.
Когда она вот так уходила в отказ, все было бесполезно. Можно было говорить, орать, даже бить — ноль эффекта. Закукливалась в титановое яйцо — ни разбить, ни поцарапать.
Однажды она реально довела меня таким поведением до того, что я влепил ей пощечину.
Просто отказывалась говорить, куда делась совсем не маленькая для нас на тот момент сумма. «Не знаю», «потеряла, наверное», «не было никаких денег», «на что-то потратила» — не меняя интонации и даже не стараясь, чтобы звучало правдоподобно.
Идеальный партизан-тролль.
После удара посмотрела на меня с таким презрением, что до сих пор при воспоминании об этом окатывает кипятком стыда и морозит ощущением собственного ничтожества.
Лет через десять только случайно узнал от Влада, что в тот день на площадь приехал луна-парк. Моему четырехлетнему сыну до одури хотелось покататься на разноцветных лошадках, на сверкающих огнями каруселях, попробовать на вкус бело-розовые облака сахарной ваты. Ему казалось, что она должна быть похожа на ряженку, которую он любил.
Но
«Мама отвела меня туда и разрешила покататься на всех аттракционах, куда меня пустили, и даже пострелять в тире, хотя я ничего не выиграл. А петушков на палочке мы купили целый ворох, и потом она давала мне их, когда я не хотел идти в детский сад».
Я хорошо помнил тот луна-парк, такой яркий, куда ярче аттракционов моего детства, и то ощущение бессилия от невозможности порадовать сына. Я уже учился в институте, денег у нас не было совсем. Скрепя сердце я ждал, когда Влад попросится на карусель и был готов долго-долго объяснять, почему можно только на одну. Но он почему-то так и не попросился. Стало понятно, почему.
Хотя с той поры мне больше в голову не приходило поднимать на Ольгу руку, это не значит, что ее манера закукливаться не приводила меня в ярость.
Но и Соня выбесила меня не меньше.
Такие разные женщины, и так обе довели, что даже разбираться не стал. Дошел до машины, сел и покатил прямо домой. Не в квартиру, а к себе домой, в свою берлогу.
Где в мастерской ждет заброшенное кресло из сосны, готовое послушно откликнуться теплым ароматом на первое прикосновение резца.
Где в моей коллекции музыки не затесалось ни одной паршивой композиции, потому что винил не хранит дурное: плавится, бьется, но не хранит.
Где синицы, белки и косули приходят к кормушкам даже летом: давно перестали меня шугаться, привыкли, запомнили.
Где в спальне темно и тихо.
Бешеный город далеко.
По дороге, немного отойдя, все-таки позвонил Соне, понадеявшись, что по телефону она сможет нормально со мной поговорить. Но она, явно на взводе, отчеканила полную хренотень про то, что я могу ее убить, и мне ничего не будет. И пока я тупил, соображая, чем успел заслужить, еще раз уточнила, что не хочет меня видеть.
Дом встретил холодом, несмотря на работающий на полную котел.
Меня не было-то всего… сколько? Неделю? Полторы? Я просил поддерживать тепло на первом этаже и в подвале, но ощущение заброшенности и привкус нежилья все равно успели вырасти и расползтись, как плесень.
По-быстрому разжег камин, понадеявшись, что живой огонь развеселит моих пенатов, и спустился в мастерскую. В почти герметичной комнате неоткуда было взяться пыли, но мне показалось, что я смахнул ее с застывшего, будто окаменевшего кресла. Дерево было неприветливым. Не откликалось, не тянуло к себе — вот тут сделай завиток, вот тут отшлифуй. Молчало.
Так хотелось вернуться обратно в свой понятный мир, но и он на меня взъелся, заревновал.
Почесал подбородок с пробивающейся к вечеру щетиной. Отрастить обратно, что ли? Хотя лето скоро, жарко будет. К зиме отращу. Да и перееду сюда окончательно. Может, даже Владу отдам завод полностью, мне остального хватит.