Не торопи любовь

Веденская Татьяна

– Ты еще спроси, что делать, Чернышевская! – обиделся бармен и стал недоливать мне мартини. А между тем основную зону проблем он очертил очень верно. Мне, почти тридцатилетней женщине, впервые в жизни предстояло найти ответ на вопрос «Что делать». И надо честно признать, что это меня совершенно не радовало.

Глава 2. Кто к нам с чем зачем, тот от того и того…

Трагедия моей жизни заключается главным образом в том, что я всегда уповаю на высшие силы и надеюсь, что все «складется» само. В основном так и происходило. Я бегала по поляне и нюхала ромашки, а Божественная Воля в лице моей матушки исполняла все необходимое. Оставалось только принять исполненное по описи. И почему меня это так обижало? Мечтала-мечтала

о самостоятельности, вот и накаркала. Что с ней теперь делать, ума не приложу. Шесть прекрасных лет я приезжала на Юго-Западную и восхитительно чувствовала себя хозяйкой ставшей почти родной квартиры. Стоп, так нельзя. Сейчас, когда я точно знаю, что прошлого не вернуть, я обязана думать по-другому. Буду учиться думать про всю мою жизнь с Олегом Петровичем в мстительно-уничтожающем стиле. «Шесть ужасных лет я перлась сквозь пургу на Юго-Западную, где мучилась от одиночества, пытаясь… что же я пыталась? Как бы поужасающее выразиться? Пыталась готовить ужасно изысканные блюда, чтобы развлечь издевательски веселых подруг, которые мучительно часто приезжали ко мне в это мрачное логово мормона. Мучительно часто мы зажигали отвратительно пахнущие лавандой свечи и гадали на горьком и ужасно черном кофе, которое предсказывало всем нам мучительные и ужасные гадости. А сколько страшных кошмаров снилось мне на этом ужасающе порочном ортопедически-отвратительном ложе! Какое счастье, что теперь все наладится, и я смогу наслаждаться своей взрослостью в родной комнатке на Бориса Галушкина». Все, на сегодня достаточно реально смотреть на окружающий мир, а то хочется плакать. Надо быть сильной, собирать вещи, куда-то там их паковать, вызывать грузчиков, которые обязательно половину украдут, а вторую потеряют. А может, тогда все это бросить здесь и забуриться к Полине, моей бывшей однокласснице? А что, скажу, что здесь был пожар, устроенный возмущенной общественностью, и поеду к братцу налегке. С другой стороны, что я потом скажу маме?

Примерно в таких размышлениях и самомедитациях я покидала убежище Олега Петровича. Я не решилась устроить пожар и, проклиная все на свете, дотащила свой скарб до родного дома. Я, конечно, не рассчитывала на излучающего радость Ромку. Два последних года он прожил в родительской квартире один, в свое удовольствие таская сюда всяческих девиц и дружков. Насколько я имела представление об его образе жизни, он вставал за полдень, а домой являлся глубокой ночью и не каждый день. Однако реальность потрясла меня куда больше. Продавившись по московским пробкам от улицы Миклухо-Маклая (оказывается, это не партийная кличка, как я всегда думала, а фамилия!) до ВДНХ, я надеялась побыстрее преодолеть последние метры дистанции и выгрузить все свое многочисленное и бесполезное барахло, однако дверь нам (мне и вопящему о потерянном времени водителю Газели) никто не открыл. Я поковыряла ее своим ключом, но засов новенькой металлической преграды, которую мама специально делала на заказ в фирме с совершенно звериным названием, был задвинут изнутри. В этом случае ключи были совершенно бессмысленны.

– Может, постучать монтировкой? – предложил сочувствующий водитель.

– Давайте, – обрадовалась я, так как мои набойки на каблуках сбила об дверь довольно быстро. На самом деле поведение братца меня возмущало так, что дальше некуда. Еще вчера я предупредила его о своем приезде, чтобы не пришлось наткнуться на что-нибудь такое, о чем я, как сознательная старшая сестра буду обязана донести маме. Мамины нервы надо беречь, поэтому я старалась проявить максимальную корректность и лояльность к Ромкиной личной жизни. А он мне подложил такую собаку. Или свинью? Кого обычно подкладывают? Хотя, подложить свинью – что в этом может быть обычного?

– Стучать? – переспросил на всякий случай водитель. Я с опаской посмотрела на дверь и кивнула.

Грохот от ударов монтировки по металлу превзошел все мои ожидания. Я с уважением посмотрела на водилу и приготовилась услышать за дверью шаги. Шагов не было. Водитель покрылся испариной.

– А вдруг с ним что-то случилось, – с вызовом принялась оправдываться я. – Может, у него приступ чего-нибудь.

–

Чего? – сквозь зубы процедил он. – От приступа совести в обморок упал?

– Хотя бы, – отвернулась и постаралась не паниковать я.

Седьмой этаж исключал попытки перелезть на балкон через соседское окно. Прошло еще минут десять, пока водитель бегал вокруг дома и орал. Наконец он охрип и поднялся обратно. Я вдохнула поглубже и принялась паниковать. А что мне оставалось? Если бы я немедленно не почувствовала признаков панической атаки, головокружения и озноба, водитель бы вызвал у меня все вышеперечисленное грубыми и неприятными средствами. А так он помог мне прилечь на кушетку у соседей, молча выгрузил мое барахло около похожей на последний бастион, позади которого Москва, двери и отбыл с миром, даже не потребовав как следует чаевых. То есть, он попытался, конечно, но я при его появлении в коридоре соседской квартиры немедленно выпадала в осадок. Стребовать чаевые с бездыханного тела, лежащего среди аромата валерианы и карвалола было довольно проблематично. В общем, он уехал, я мало-помалу пришла в себя и принялась караулить скарб, подпирая дверь в рай.

– Ну, Ромка, только выйди. Убью, – пообещала я в небеса.

Словно услышав угрозу, Рома из квартиры выходить не спешил. Только к вечеру, словно оборотень, подчиняющийся зову луны, он выполз, бледный и отрешенный, явно планируя направить стопы в какой-нибудь ночной клуб. Завидев его красивый бледный анфас, я встрепенулась, сбросила сонливость и собралась орать.

– Ты что тут делаешь?! – настолько искренне и непосредственно изумился он, что я фактически подавилась своим возмущением.

– Я!!!! (твою мать!!!) ТУТ!!! УЖЕ С ОБЕДА!!! (твою мать!!!) СИЖУ И КУКУЮ!!! – выпустила гнев наружу я.

– А чего не зашла? – невинно оглядел меня с ног до головы он.

– Мне на лестнице больше нравится. Тут к людям ближе, – попыталась поострить я, но Роман еще не включал юморилку, поэтому ни одна эмоция не пробежала по его личику.

– Ну-ну, – протянул он и принялся помогать мне затаскивать сумки – коробки – чемоданы – пакеты.

– И почему же ты не открывал? – полюбопытствовала я. – Просто интересно.

– Я плеер слушал.

– Полдня?! – поразилась я.

– А что? Я под музыку живу, – гордо заявил братик. – А это что за хрень?

– Это не хрень! Это – люстра Чижевского! Я под нее тоже живу, – ответила я, хотя, если честно, страшную круглую штуковину приволок и подвесил под потолок Олег Петрович. Он был мнителен во всем, что касалось здоровья. Еще бы, ему всех жен-детей поднимать! Короче, мысль, что можно воткнуть в розетку некое похожее на ежа чудо техники и дышать экологически чистым правильно заряженным горным воздухом, очень отвечала его мечтам. Не знаю, насколько эта штуковина действительно полезна, но при отъезде я решила, что раз уж все равно плачу за Газель, так не оставлю камня на камне. В смысле, заберу все, кроме мебели, которая, на самом деле была не Олега Петровича, а хозяйская.

– И надолго ты ко мне? – осторожненько поинтересовался Ромик. Я взвилась круче огней пионерского костра.

– Навечно! И чтобы больше никогда не запирался на засов. И баб не водил. И мужиков.

– А они-то мне зачем? – попытался обидеться он.

– А я почем знаю? – отрезала я. – Чтоб никого. А то маме доложу.

– Это бесчеловечно! – на полном серьезе испугался братец. Аж пятнами пошел. Что-что, а инструмент воздействия у меня есть.

– То-то, – удовлетворенно кивнула я и пошла осваиваться в родных пенатах.

Однако даже поверженный брат не мог искупить того состояния подавленности и одиночества, которое охватило меня. Я поплакала в ванной, пошлепала по пустой квартире, в которой провела все свое счастливое детство, босыми ногами, позвонила паре-другой подруг и уснула, совершенно обесточенная.

Завтра была суббота. Обычно по субботам я собирала у себя небольшое, но очень светское общество, и придавалась безделью. Не смотря даже на отсутствие братца, который счел за лучшее не мозолить уж мне сразу глаза и переночевать где-то подальше, я никого не позвала. Просто никого не хотела видеть. Что странно и нетипично для меня.