Не убояться зла

Иващенко Валерий В.

— Более чем, — лаконично ответил с высоты трона старый граф.

Кейрос задумчиво погладил свои усы-стрелки и пожал плечами. Да в принципе, граф никогда не предложит чего-то низкого и противоречащего законам чести…

— Даю слово молчать, — негромко и нарочито бесстрастно уронил он.

Баронесса колебалась чуть дольше — но взглянув в тёмные глаза мужа, тоже дала требуемое слово.

— В Империи существует заговор, и мне стало о том известно, — промолвил граф, упрямо глядя не в глаза собеседников, а в полутёмный угол, где сегодня замершими истуканами не маячили стражники. — И шансы

на успех более чем реальны.

Дальше он поведал, что на этот раз господа заговорщики учли горький опыт предшественников, и особое внимание уделили вождению за нос Тайной Палаты. Каждого шпиона и осведомителя как бы облекли незримым коконом из подставных людей, маскируя истинное положение дел и скармливая ложные сведения. Вице-канцлер и ещё несколько высокопоставленных чиновников из имперской канцелярии, да и сам начальник полиции дополнительно подстраховывают, фильтруя поступающие на самый верх сведения. А возглавляет их никто иной, как младший принц Густав.

К тому же стало вполне понятным полученное недавно личное послание графа Ротгата, в котором оказалось только одно предложение: «Не дёргайтесь, граф, и вы получите то, о чём так давно мечтали — львёнок гарантировал». Старый и'Вальдес вынул из-за зелёного с золотом обшлага свёрнутое в свиток послание и протянул собеседникам полюбопытствовать.

Из дальнейшего рассказа графа выяснилось, что после свержения ныне властвующего Императора в стране воцарится такой бардак, что до надумавших вновь отделиться юго-западных провинций никому ещё долго не будет дела.

— Мы уже сейчас сильнее, нежели когда ни было раньше, — чуть суховато сообщил вельможа. — К тому же, недавно один черноплащный внук перевёл на моё имя в местный банк десять миллионов цехинов — золотом.

Сумма сама по себе ошеломляющая, она подавляла ещё и тем фактом, что десять миллионов существовали не на бумаге и не в виде торговых операций или предприятий. Она наличествовала именно монетами, и именно золотыми — на днях привезенными в местный банк на борту вооружённого до зубов фрегата. Как бы ни повернулись перипетии государственных или финансовых дел, а золото оно таковым и остаётся.

— Короче говоря, со смертью нынешнего Императора наша присяга ему теряет свою силу, — негромко говорил старый граф. — И возможность осуществить извечную мечту, за которую сражались и умирали наши предки — становится не просто реальной. Она становится более чем реальной. Осязаемой…

Основать своё собственное государство вместо подчинённых Империи графств и баронств — да, чтобы приблизить такое, предки не жалели ни жизней, ни крови.

— Договаривайте, граф, — баронесса чуть побледнела, но голос её остался всё таким же ровным и вежливым.

— И прежде чем делать что либо, остаётся решить маленький, но принципиальный вопрос, — граф чуть изменил позу, и теперь на резном золочёном троне сидел не просто вельможа, а грустный и озабоченный пожилой человек. — Какова будет в случае подбеды заговорщиков участь моего внука — а также вашей дочери и троих маленьких внучек — напоминать не надо?

Тишина установилась такая, что барон Кейрос явно слышал гулкие и нетерпеливые удары своего сердца. Вот она, победа — только скажи ей «да» и протяни руку — и вековые мечты

горячих и мятежных предков будут осуществлены. Свобода, когда править будет не чужеземный Император с равнодушными глазами и рыбьим сердцем, а свой — уж тут лучше графа и'Вальдеса чёрта с два кого найдёшь…

Он вскочил и с такой силой швырнул о мраморные плиты сдёрнутую с головы тонкую баронскую корону, что ни в чём не повинное изделие жалобно звякнуло от удара и улетело в сторону. Безжалостно рванув ворот камзола и раздирая великолепные кружева, Кейрос закрыл глаза, глубоко и часто дыша.

— Будьте вы прокляты, боги… я не готов платить такую цену за победу. Но наступить на горло своей мечте? Да меня предки с того света проклянут… — застонал он, и задумчивый граф увидал, как предательски блеснули глаза старого друга и соратника.

— Вы меня поняли, барон, — печально кивнул и'Вальдес, склонив седеющую голову.

Неслышно встав, баронесса Эстефания подошла к супругу. Пошарила безумным от боли взглядом по сторонам, зацепилась за ярко блистающую корону. С неженской силой, которую трудно было ожидать в этой худощавой женщине, она распрямила смятый золотой обруч. Привстав на цыпочки, она наклонила к себе голову горестного барона. И, поцеловав легонько в лоб, надела столь тяжёлый нынче знак власти на законное место.

— В соседней комнате дежурит магик с хрустальным шаром, — голос графа едва слышался в большой зале. — Мы можем прямо сейчас связаться лично с принцем Яном или секретарём Императора. И даже с Тайной Палатой. А можем наоборот — переговорить с руководителями заговорщиков — они как раз собрались на последнее обсуждение перед… мероприятием. И поддержать их всей нашей немалой силой.

Сказано было ясно и недвусмысленно. Решать надо прямо сейчас и здесь…

Но баронесса в это время выудила из складок пошитого не по столичной, а по здешней моде платья отнюдь не игрушечный стилет — а уж в роду Кейросов владение оружием почиталось непременным — и в задумчивости легонько царапнула себя по руке. Некоторое время рассматривала набухающие алые бусинки, постепенно собирающиеся в полоску. Поиграла стилетом в своей кисти, позволяя ему порхать меж пальцев куда более ловко, чем мы орудуем ложкой.

— Супруг мой, я поддержу твоё решение, каким бы оно ни было. Видят боги, я и мой род Бласко всё отдавал за возможность создать наше — наше государство. Но продать жизни дочери и внучек? Решай сам, Кейрос. Только — если ты решишь неправильно… придётся тебе, мой дон, искать себе новую супругу.

«Да уж — донья Эсти клинком по своему сердцу не промахнётся» — от осознания этой горькой истины, вещаемой устами стройной, немолодой уже женщины, у графа Вальдеса на висках выступила испарина.

Барон Кейрос понемногу приходил в себя. Но тем не менее расхаживал по зале туда-сюда, не будучи в мучительных сомнениях решиться на что-либо. Пнул сапогом ни в чём не повинное кресло — да так, что подломилась ножка. Миг-другой безумным от ярости и горя взором он буравил нелепо перекособочившийся предмет мебели — а затем выхватил неизменно обретающуюся при нём шпагу. И не успокоился до тех пор, пока не изрубил изделие в груду золочёных деревянных щепок и лоскуты бархата да набивки.