Не уходи, старина!
Шрифт:
Дед долго и трудно шевелили мозгами. Затем выпил ещё одну банку пива и, пошатываясь, побрёл к своему джипу. Вечерело. Около бара собралось с полсотни машин, а над вымершим шоссе то и дело стрекотали полицейские вертолёты.
— Плохи дела, крошка, — прошептал Дед и задумчиво погладил руль. — Большая беда приключилась. Хуже чумы. Да…
Он развернул машину и погнал джип домой. В сторону пустыни, где колыхалось зловещее марево, Дед старался не смотреть. Зато тревожные слова, что зажглись к вечеру на информационных щитах вдоль дороги, сами по себе заползали в душу:
«Наши леса и сады у-хо-дят! Повальное бегство деревьев и кустарников с отравленных и заброшенных участков про-дол-жа-ет-ся! Кто остановит их?!»
Впереди на шоссе вдруг появилось нечто чёрное, бесформенное.
Дед затормозил, почему-то выключил фары. Напрягая глаза, он присмотрелся, и внезапный страх сжал его сердце: через дорогу медленно, ползком перебиралось несколько чахлых замызганных кустов.
«Такое и в кошмарном сне не привидится, — тоскливо подумал Дед. — Господи, а что же там дома? Дома… Там же наше ЗАВЕТНОЕ ДЕРЕВО!»
Он даже обмер на мгновение, затем резко придавил педаль газа.
Ещё никогда в жизни не гнал так Дед свою «клячу».
«Только бы успеть!» — терзала его одна и та же неотступная мысль.
Он вспомнил, как они с Эйлин садили своё дерево. Заветное дерево. Это было в день свадьбы. Давно. Кажется, целая вечность прошла, а ему и сейчас виделись перепачканные мокрой землёй руки жены, слышался её счастливый смех…
«Эйлин, милая Эйлин. Вот уже одиннадцать лет, как тебя нет. А дерево… Как я мог забыть наше ЗАВЕТНОЕ ДЕРЕВО? Ещё спилить грозился, старый дурак…»
— Нельзя ли побыстрее, крошка? — жалобно
Он въехал во двор, когда самые крупные звёзды уже затрепыхались в неводе неба.
Дерево было на месте.
Дед облегчённо вздохнул и пошёл к нему, минуя длинный и слепой дом. Он уже почти вплотную подошёл к Дереву — и в ужасе отпрянул. Из растрескавшейся земли торчали чёрные узлы. Дерево собралось в дорогу. Оно осторожно освобождало свои старые корни.
Ноги Деда подкосились, и он больно ткнулся коленями в эти чёрные узлы.
— Погоди уходить! — горячо и исступлённо зашептал он. — Да, я ни разу не позаботился о тебе за последние годы. Но ты ведь знаешь, что после смерти Эйлин моя душа окаменела так же, как эта земля. Что сыновья? Ты же знаешь их. Это не утешение старости, а соль на мои раны… Не уходи, старина! Пожалей меня, слышишь, спрячь свои корни. Без тебя я останусь совсем одиноким. Погоди уходить. Я сейчас напою тебя…
Дед бросился к электронасосу, но тот железно постучал, повздыхал и не обронил ни капли. Тогда он схватил ведро и побежал через дорогу, через запущенный сад к общественному колодцу, который вырыли, наверное, ещё первые пионеры-поселенцы. Он носил и носил воду, забыв об усталости, о том, что на дворе уже ночь. Сначала для ЗАВЕТНОГО ДЕРЕВА, потом другим деревьям, поливал пыльные кусты и полузасохшие цветы. Несколько раз Дед спотыкался, чуть было не упал. Проворчал сердито, ни к кому не обращаясь:
— Мы, кажется, начинаем понимать, что к чему. Чёрт побери! Я, например, многое понял…
Уснул Дед только под утро. На траве, под своим ЗАВЕТНЫМ ДЕРЕВОМ. Он лежал — неуклюжий, усталый и улыбался во сне. Может, потому, что солнце уже было высоко, а его лицо холодила спокойная густая тень.