Не уходи. Останься
Шрифт:
Не день, а «сказка».
И она радовалась как самая последняя дура, что он закончился.
Зря радовалась.
Потому что, стоило только голове коснуться подушки, сознание отключилось, душа замерла в тревожном ожидании, а вот то, что еще глубже, то, что ЗА душой, глубоко спрятанное и похороненное, присыпанное пеплом разрушенных надежд, выползло.
Дима раньше думала, что кошмары, — это обязательно какие-то ужасные события, болезненные, не приятные.
Но ее настоящие кошмары другие. Они не делают ей больно.
— Ты не можешь говорить этого всерьез, Дима, не можешь!
Ибрагим стоял к ней вполоборота, даже не смотрел, отвернулся. Но ей и не нужно было, чтобы он на нее смотрел. Сломалась бы. Треснула пополам и никогда бы эта трещина не зажила. Так что, пусть лучше вот так. Отвернувшись друг от друга. Не глядя в глаза, но ощущая друг друга кожей.
Так, между ними, с самого начала. Не нужны были слова. Не имели значения. Не нужно было переводить эмоции в какой-то набор букв и звуков. Все было ясно и так. Потому что, перед ним она была обнажена душой. Открыта. Вся. И он ее наизнанку выворачивал своим отрицанием вначале, а затем и любовью.
Ему не нужно было говорить ей что-то, чтобы убедить в своих чувствах. Ему не нужно было ее ласкать руками, губами, телом, чтобы завести. Нужно было просто заглянуть в глаза, и она пропадала.
И сейчас могла пропасть. Но нельзя! Нельзя!
Оба это понимали. Потому и ссорились.
Хотелось подойти к нему. Обнять со спины и уткнуться носом в темную рубашку. Вдохнуть родной и любимый запах, наполниться им, набраться сил.
Любовь не делает человека слабым: в их мире, в их реалиях, — это непозволительная роскошь иметь такую болевую точку. Но те, кто запрещают себе любить, никогда не узнают, что на самом деле любовь — это сила. Огромная. Она спасает. Она умиротворяет любую бурю. Она придает силы. Дарит надежду.
Ибрагим для нее, — все. И даже больше. Он ее жизнь. За него она умрет, если потребуется. И тем больней и обидней становится, когда между ними воцаряется непонимание.
Он ей доверяет свою жизнь, себя. Но когда речь заходит о его делах, он ее не слышит, не хочет слышать…
Все же решилась. Подошла и обняла, как хотелось до зуда в ладонях. Прижалась к нему всем телом, навалилась.
— Я не хочу ссориться, — прошептала горячо, дыша ему в спину. Дернулся от ее поступка, повернулся в ее руках.
Обнял лицо ладонями, погладил бархатистую кожу, обвел пальцем контур губ, а потом сжал одной ладонью челюсть, стиснул сильно, до боли.
— Тогда не лезь в мои дела, — прошипел зло и поцеловал.
Каждый поцелуй, — он разный. Одинаковых не бывает.
Этот был злым, наказывающим. Властное движение губ, яростный напор языка, и покусывающие зубы. Не ласкал ее. Наказывал.
И смотрел. Глаза не закрыл. Наблюдал за ее реакцией на его действия. Кайфовал от ее
Подхватил на руки и понес в спальню…
Дима подскочила на кровати, подорвалась со стоном…стоном удовольствия.
Это настоящая пытка, хотеть кого-то на уровне, не поддающемуся объяснению и словам. Это не инстинкт. Это настоящая жажда. Жажда в другом человеке.
Жажда его касаний. Его слов. Его действий. Жажда его присутствия. Чтобы рядом, вот здесь, на соседней подушке. Чтобы дышал с ней одним воздухом. Чтобы лёгкие наполнялись его запахом.
Это похоже на зависимость, только хуже.
Потому что наркота, алкоголь или сигареты, они убивают какой-то конкретный орган или систему органов, а затем, спустя какое-то время приходит смерть.
Ее же любовь могла убить и воскресить одновременно. На душевном уровне.
Только, как показала жизнь с ее гребаными уроками, мало любви, даже обоюдной и взаимной, мало. Завяжется цепочка, но не такая прочная как надо, чтобы выдержать все удары и остаться целой.
И этот кошмар- ей напоминание.
Она помнила ту ночь в деталях.
Каждый вздох. Каждый взгляд. Каждый стон. Все его касания к разгоряченной коже. Все, как вчера. Последний раз, когда она касалась его без оглушительной боли в душе.
Последний раз, когда ощущала, что все будет хорошо, что они выдержат, справятся.
Если бы могла, остановила бы время на том мгновении, и силой заставила бы его изменить решение. Сказала бы другие слова. Сделала бы другие поступки.
Заперлась бы с ним в одной комнате, добровольно бы замуровала все окна-двери. Только бы не наступило следующее утро.
Дима сбросила с себя влажное одеяло, поправила задравшуюся майку пижамы. Снова крутило ноги и руки, болела голова, а глупое сознание не обращало на это внимания. По венам бежала не кровь, — чистая лава возбуждения. Низ живота тянуло приятной болью. Дима могла руку на отсечение дать, что, если тронет себя внизу, раздвинет чувствительные складочки, почувствует влагу.
Она, бл*дь, влажная, готовая принять его.
Отвернула спустившуюся на внутреннюю сторону бедра руку, — могла бы, отрезала ее. Пальцы горели, сердце бешено стучало.
Вздохнула поглубже и ринулась в душ.
Через минуту ледяные струи возымели действие и тело начало лихорадочно колотить от холода, но Димка терпела. Ей трезвая голова нужна, а не замутненные мозги-кисель от дикой жадной потребности в другом человеке.
Можно было бы спуститься в зал, но среди ночи это выглядело бы очень странно. Так что, Дима просто спустилась вниз, села на диван в гостиной и включила телевизор, поставила на беззвучный режим. Картинки мелькали, и ее мысли так же лихорадочно летали в голове, выстраиваясь в новые цепочки, новые связи, но снова не получалось правильной картинки.