Не уходи
Шрифт:
— Ну, как хочешь. А может, выпьешь аспирин? Или коньяк?
Лизетт снова покачала головой:
— Нет, мне просто надо поспать. Спокойной ночи, Грег.
— Спокойной ночи, любимая.
Когда он юркнул в постель, Лизетт прижалась к нему. Однако ей долго не удавалось уснуть.
Через неделю их пароход на рассвете проследовал мимо статуи Свободы.
— Она великолепна! — Глаза Лизетт радостно засверкали. — Я даже не представляла себе, что статуя такая огромная!
Они стояли, облокотившись на поручни. Грег обнял жену за талию
— А мы задержимся в Нью-Йорке? — спросила Лизетт, когда они прошли таможню. — Покажешь мне Эмпайр-стейт-билдинг и Центральный парк?
Грег засмеялся, радуясь тому, что оставил за океаном истерзанную войной Европу и снова ступил на американскую землю.
— Мы пробудем здесь столько, сколько ты пожелаешь, дорогая. Можем провести здесь медовый месяц.
— А я уж подумала, что с прибытием в Америку наш медовый месяц закончился. — Лизетт лукаво улыбнулась.
— Наш медовый месяц никогда не закончится. — Глаза Грега излучали нечто такое, от чего у Лизетт перехватило дыхание. — Мы остановимся в отеле «Плаза», и я покажу тебе город.
Лизетт крайне удивило, что в Нью-Йорке так мало людей говорят по-французски. Портье в отеле знал несколько фраз, а весь прочий персонал был способен лишь пожелать доброго дня или доброго вечера.
— Да, надеялась, что здесь все хоть немного говорят по-французски, — встревожилась Лизетт. — Как же я буду обходиться без тебя? Мой английский акцент ужасен.
— Твой английский акцент очарователен, — заверил ее Грег. — Он всех восхитит. Как и ты сама.
Лизетт усомнилась в словах Грега, но уже через несколько дней убедилась, что он был прав. Все, с кем она заговаривала, тут же расплывались в улыбке и терпеливо выслушивали ее.
Нью-Йорк Лизетт понравился. Большой, шумный, он совершенно не походил на торговые города Нормандии, но было в нем нечто возбуждающее, притягательное.
При посещении одной из картинных галерей они встретили старого друга Грега, с которым тот вместе учился в колледже. Когда Грег представил ему жену, американец восторженно приветствовал ее и поздравил Грега с тем, что ему чертовски повезло. Потом друзья заговорили о людях и местах, неизвестных Лизетт, и она, извинившись, удалилась в дамскую комнату. Возвращаясь оттуда, Лизетт услышала, как американец сказал:
— Она потрясающая женщина, Грег, но ты ведь рисковал, не так ли? Как я слышал, на территории действия режима Виши многие французские девушки проявляли благосклонность к немцам.
Лизетт подумала, что Грег ударит собеседника, но он только сурово сказал:
— Никогда больше не смей так говорить о моей жене и ее стране! Ты ничего не знаешь о французах и о том, что им пришлось пережить! Боже мой, когда я думаю, сколько выстрадала из-за немцев Лизетт… они сожгли ее дом… она одна похоронила родственника, убитого ими…
Приятель Грега смутился.
— Я же не знал этого. «Ньюсуик» публиковал фотографии французских девушек, которые сотрудничали с немцами. Потом им публично обривали головы. И таких было много. Они развлекались, пока мы рисковали жизнью, освобождая их. Вот и все.
Жилы вздулись на шее Грега.
— Никогда
— Ладно-ладно, не горячись. Чертовски много американцев погибло, вытаскивая Европу из дерьма, в которое она сама себя загнала. И, встречая европейца, я просто хочу знать, на чьей он был стороне во время войны.
Терпение Грега иссякло, он шагнул вперед, но его приятель поспешно ретировался.
Лизетт задрожала. Ей пришлось наблюдать отвратительную сцену, как тогда, в Байе, в день рождения Доминика.
Обернувшись, Грег увидел, что жена потрясена, и быстро подошел к ней.
— Не обращай внимания на болтовню этого кретина. Он ни черта не знает о том, что происходило в Европе.
— Ничего… Я все понимаю.
Но на самом деле Лизетт не понимала, что имел в виду Грег, рассказав, как она одна похоронила родственника, убитого немцами. Лизетт похоронила только Дитера. И Грег сам разрешил ей сделать это. У нее закружилась голова.
— Пойдем пообедаем где-нибудь, — предложил Грег, увидев, что перебранка привлекла к ним внимание посетителей галереи. Лизетт кивнула и через силу улыбнулась, но настроение было испорчено. Она представила себе, что было бы, если бы «Ньюсуик» поместил на своих страницах и ее фотографию. С каким ужасом и отвращением Грег рассматривал бы ее!
Спустя две недели они отправились с Центрального вокзала в трехдневное путешествие в Сан-Франциско. Когда поезд отошел от перрона, Грег с тревогой посмотрел на Лизетт. В глазах ее застыло странное, испуганное, почти затравленное выражение. Может, жену опечалило, что они покидают Нью-Йорк?
— Мы вернемся сюда, как только пожелаем, — заверил ее Грег. — Поэтому не стоит огорчаться.
— А я и не огорчаюсь. — Лизетт взяла мужа под руку. — Уверена, что полюблю Сан-Франциско, да и Доминику понравятся солнце и море.
— Поезд, во всяком случае, ему уже нравится. — Улыбаясь, Грег указал на Доминика. Мальчик радостно смеялся в переносной колыбели.
Лизетт повернулась и стала смотреть в окно. Она не лукавила, сказав, что не огорчается, однако до сих пор не находила подходящего объяснения той внутренней тревоге, которая все нарастала в ней после той злополучной встречи в картинной галерее. Лизетт чувствовала себя виноватой, поскольку скрыла от мужа самый важный период своей прошлой жизни, точнее, обманула его. Люк был прав, убеждая ее рассказать Грегу всю правду, но тогда она не сделала этого, а сейчас уже слишком поздно. Лизетт позволила Грегу считать чужого сына своим, и теперь ей оставалось лишь все оставить как есть.
В Чикаго они пересели на другой поезд и продолжили путь по просторным равнинам в направлении Денвера и Скалистых гор.
— Это моя Америка, — радостно говорил Грег. — Она нравится тебе, дорогая?
— Да, она прекрасна, — искренне сказала Лизетт. Прекрасна… высокие горы с покрытыми снегом вершинами… Однако ее одолевала тоска по дому, по цветущим лугам, по обдуваемым ветрами мысам Нормандии.
На следующее утро Скалистые горы остались далеко позади и вновь потянулись равнины.