Не ум.ru
Шрифт:
Из-за таких, как козырьки, мелочей, которые ни в коем случае нельзя было поломать, и поэтому в багаже они занимали неоправданно много места, родители шумно ссорились: в багажник нашего «Москвича» всё собранное не умещалось. С обидами и взаимными обвинениями они выгружали что-то из своих вещей, а козырьки с комфортом следовали к морю. Однажды я задался вопросом: чей козырек сыграл большую роль в разводе родителей – мой или Иришкин? Конечно, мне следовало бы без лишних рассусоливаний признать первенство за слабым полом. Просто из благовоспитанности. Так я и поступил.
Бабушка о родителях говорила, что между ними не случилось ни химии, ни физики, лишь
– Сколько веков за людей решали – кого за кого отдавать. Вот и выходила любовь по принуждению. А от такой любви дети несчастливыми получались. Потому мы и есть такая страна.
Что она имела в виду под арифметикой? Ясно что: простое сложение. Один плюс один – вышло два. Близнецы. Я и моя сестра. Лузер по принуждению (или все же случайный?) и лузерица добровольная. Звучит как название лекарственного растения, но не лечит. Возможно, с дозировкой сложности.
Сестра шла к сомнительной цели долго, раздумчиво, устремленно. Со мной же всё произошло в одночасье, в раздолбанном кресле травмпункта, по воле раздолбая-врача, бездумно воспользовавшегося моим слабоволием и милосердно одарившего пострадавшую сторону тупой шуткой.
– Чем бы скифы ни болели, – изрек он вроде как в назидание, – а болезни с ними приключались весьма разнообразные, название им было всегда одно: скифилис.
И самодовольно хмыкнул, дебил.
От уничтоженного в зародыше третьего глаза, а это безусловно был именно третий глаз, на моем лбу остался небольшой шрам. Поначалу он был неопрятной дыркой, и мне казалось, что так мог бы выглядеть лоб сына Вильгельма Телля, если бы отпрыску этого персонажа не повезло и рука папаши Телля не в меру дрогнула. Сколько вообще детей было у Телля? Сюжет в общем и целом помню, но вот детали о семье Теллей, хоть какие-то пустяковые подробности – нет. Как смыло их невниманием, а может быть незначительностью наряду с главным сюжетом. Я недавно не сразу смог вспомнить имя главного интригана из «Отелло». Яго, если у кого тоже пробелы. Зато жертва всегда на слуху. Или всё дело в названии?
Наверное, все же был у Телля один-единственный сын. В противном случае легендарный лучник обрел бы право разок ошибиться. И тем самым возложил бы на алтарь многодетности драматизм всей истории. Вряд ли автор пошел бы на такой малопонятный, неоправданный риск. Тем более, что претензию на авторство заявил весьма расчетливый, прагматичный швейцарский народ. Подмешанные к ним итальянцы кантона Тичино не в счет. Больше того: Телль, похоже, невыдуманный персонаж! Жил он, по слухам и прочим свидетельствам, в швейцарском кантоне Ури, постреливал себе из лука по яблокам, и наплевать ему было, на чем именно оно располагалось и что помещалось под ним. Потому как всегда исправно попадал туда, куда целился. Таким был умелым. Именно через меткий глаз, твердую руку и беспримерную отвагу он полюбился самым разнообразным людям, среди которых оказались Фридрих Шиллер и Джоаккино Россини. Они-то и довершили героизацию лучника.
Говорят, «Телль» с непременным успехом идет в Венской опере. Странно, если учесть, что именно против австрийской тирании бунтовали швейцарские патриоты. Неужели однажды в Большом споют и станцуют о киевском майдане?
Через пару недель след от ликвидированного псевдочирея стал скромнее. В конце концов он превратился в едва заметную отметину среди прочих, ранних, времен беззаботного дворового детства: бровь, рассеченная
– Цвет бабский, и ни одного стежка. Царапина, блядь!
Я оправдывал визуальную простоту и в этом смысле убогость травмы «козлами-врачами», иногда «суками», порой возвышал голос до «пидарасов» с «хуесосами». (Детский мат – поразительное угодничество. Пустяк, казалось бы, а жизни учит.) Поленились, мол, взять в руки иглу, предпочли стыдные полоски банального пластыря. Знал, конечно, что не в трудолюбии дело, что зря на врачей грешу, хорошие были врачи.
«Самые лучшие».
Так про себя и повторял с извинениями, чтобы не дай бог не аукнулось.
Шить мою щеку не стали на случай скрытого заражения, гвоздь тот еще был чистюля. Правда, до сих пор не понимаю, чего уж было так трястись, когда весь зад уколы уподобили дуршлагу?
Через пару лет завистливых насмешек кто-то из начитанных и романтически настроенных пацанов хлестко обозвал меня «меченым». Вышло уважительно, кличка приклеилась. Так страсти вокруг шрама-не-шрама улеглись сами собой.
Год назад, когда мне стукнул полтинник, я решил для разнообразия обрасти модной четырехдневной щетиной. В ней след от гвоздя затерялся больше чем наполовину.
Впрочем, ни подскочившую, словно в испуге, рассеченную бровь, ни поделенную пополам щеку я давно не замечаю. Зато каждый божий день вижу в зеркале едва заметную отметину в центре лба и непременно касаюсь ее средним пальцем. Выбор пальца не несет в себе и тени скабрезного намека, просто природа выделила его завидной длинной. Странная, ничем не объяснимая потребность движет мной. Даже если я в пух и прах разбит «перебральным» параличом, и незамедлительно потребна капельница с пивом. А лучше две. В обе руки. Прикосновение к шраму сродни нажатию кнопки на невидимом глазу приборе. Неслышный таинственный голос в два слова растолковывает мне труднообъяснимое: почему всего, что нагло хозяйничало и продолжает хамить в моей жизни, никак не удается избежать, а исполнившихся желаний – муравью не напиться.
– Так сложилось… – умиротворяет он мой неродившийся и скупой на бессмысленность внутренний бунт.
Наверное, все потому – должно же быть объяснение?! – что на четверть, а может и на всю половину я – немец. Как выяснилось. Или все это вранье? Семейные предания семьи, которой никогда толком и не было. Почему бы и им не оказаться такими же, под стать выдуманными? Как бы там ни было, но хорошо, что скрывали их в доме добротно, будто швы у хорошего скорняка. Не то быть бы мне битым своей же компанией. С одной стороны, Гитлер так и так капут. Даже если не верить, что покинул он нас там и тогда, как рассказывают в учебниках. Но как не заехать в глаз немчуре, «прибившейся» к пионерии и патриотической дворовой шпане?! Это, я вам доложу, не каждому под силу.
Эскулап что-то неясно чувствовал. Будто руку ему кто отводил, взгляд туманил. Я запоздало, однако же догадался об этом. Вернее – додумался. Задним умом все мы дивные мудрецы. Не зря же в последний момент доктор без причин заартачился, заныл, что сил у него нет, что электричество по ночам «неуверенное». Якобы сам я виноват: припозднился. Будто не он, а кто-то другой уговаривал меня не спешить.
– Зачем вам много электричества? – ехидно дознавался я. – Вы же не пытать меня намереваетесь?