Не ум.ru
Шрифт:
– Ни в чем, никакой ошибки, – бодро, с готовностью отступил я с линии эмоционального соприкосновения. – За разъяснение благодарю. Оно исчерпывающе.
– Вот и я буфетчику так сказала, – смилостивились ко мне еще больше. – Этот, говорю, похож на совершенно нормального. Пока что не сбрендил. Хоть и якшается с нашим дуриком… Он собаке на кухне объедки берет. Ты не переживай, у нас буран и не таким заезжим крепышам мозги набекрень перекашивает. Мне можешь верить, я худо-бедно полтора курса на психологии отучилась, пока не залетела по глупости.
– Верю, – легко согласился я с тем, что «по уму» залететь
Впервые за несколько дней я подумал о честно отработанных женщиной чаевых, на которые до сих пор был скуп, чтобы не сказать – высчитывал их сугубо теоретически, с удовольствием множа на ноль. Пагубная привычка помешала изменить мне заведённому правилу и по окончании «просветительской» трапезы. Расчертив воздух неопределённым пируэтом указательного пальца, я прояснил жест просьбой занести не слишком удобоваримое, но все же проеденное на общий счёт комнаты. Добытое покладистостью и глубоким проникновением в тяготы навязанных природой обстоятельств благорасположение официантки отозвалось в умозрительном унитазе печальным «бульком». Я прочитал в не поддавшихся местному колориту и сохранивших округлость глазах официантки ясные мысли прописью и подумал: сколько ни в чем неповинной посуды перебито людьми в охоте за мающейся от скуки мухой! Образ мухи был мне маловат, «не сидел», вообще вызывал неприязнь, особенно мысль о «навозной» или «це-це». В то же время сентенция показалась удачно навеянной антуражем места и сопутствующими обстоятельствами: стопки замаранной посуды на столиках из нержавеющей стали, хищный взгляд охотницы за дребезжащим крыльями обреченным негодяем.
«Открытым остаётся вопрос: с каких щедрот именно мне столько чести? Народ поел и слинял. Кто допивать, кто снова на боковую. Хоть бы к кому кроме меня прицепились. Остаётся вопрос. Остаётся. Это ключевое слово. Остаеёся открытым. Их два».
– Я всё искуплю, дайте срок. Вот только закончится эта круговерть, – пообещал я прочувствованно. И, не будучи до конца уверенным в сдержанности пока что молчаливо оппонирующей стороны, добавил авторское воззвание к здравому смыслу: – Ну скажите на милость, как тут, черт побери, добраться до банкомата?!
– Кому очень надо – те добираются, – подучили меня целеустремлённости. – Ладно, мне вообще-то по фигу, но никто тебя, гоголя столичного, за язык не тянул.
Так я был милостиво отпущен восвояси с «полумиром», но выхвачен из эйфории у самых дверей:
– Кстати, ты в электричестве как? Ловишь?
– Исключительно в том, которое двести двадцать. Могу все разом поймать, – отшутился, чуть содрогнувшись, вспомнился последний «улов». – А в чем проблемы?
– Да электрик, две недели тому как, сеть на себя закоротил. Генератор гоняем. А так бы – ток из города, его завались, еда горячая…
Я представил себе Зевса, в ручищах которого «коротнули» две молнии. Грандиозно велик, непомерно растрёпан и безумен, подобно богу, чей час однажды будет конечен, и он уже об этом оповещён. Буквально только что сообщили. Я бы, признаться, тоже озверел от расстройства. «Веришь, блин, веришь… В тебя верят… А завтра – раз, и о-пань-ки!»
– И
– Оклемался, дурило. Зарёкся выпивать на работе, вот и не выходит вторую неделю.
– Сеть-то на двести двадцать?
– На триста восемьдесят.
– Не потяну. Много.
– Вот же малохольный… Ступай пока. Никого не найду – завтра рискнёшь, – начертали мне строгой рукой в распорядок грядущего дня.
По дороге в номер я не раз матюгнул свой язык. Не русский устный. Тот, что часть тела и служит проводником непродуманных слов в неправильный, куда меньший планетарных масштабов мир. Язык, научившийся переиначивать и подчинять любые, неважно чьи слова своим корыстным целям. И главному интересу – любой ценой сиюминутно выживать. Чем большими шансами на выживание прирастает он, тем меньше – вот же парадокс – их в перспективе остается у меня.
«Закон сохранения и перераспределения шансов».
Так прицельно я назвал это беззаконие. И на пять минут собой загордился. Только тупость сглаживает острые углы жизни с такой непередаваемой нежностью.
Перед сном я долго размышлял о том, что разнообразие в самом деле всего лишь образ, и принятие этого постулата на веру, пусть временное и вынужденное, способно существенно разнообразить жизнь.
Ночью в номер ко мне постучали. Со сна и в полутьме коридора лица я не разглядел. Но как только оно заговорило, стало ясно, что не ошибочно постучали, а от маеты душевной и непреодолимой потребности пообщаться.
– Сосед… Если ты не знаешь, то матэматика – это мат с дочью, очень на мат похожею, – поводили перед моим лицом скрюченным пальцем.
«С воображением кавказец. Или он так пошутил? Тогда, возможно, без воображения, зато с юмором», – определился я с неопределенностью и попытался вспомнить, видел ли его в гостинице. Будто это могло как-то подсобить с правильным ответом на вопрос: чего дальше ждать? На всякий случай, чтобы не молчать, я ответил ему вроде бы в тему «физиком».
– Физик, – сказал я, – это тренер по икоте.
– И что? И кто… те? Какой тренер? Ты что такое сказал, а? – вознес кавказец к потолку полусогнутую в локте руку.
Я тут же мигом забеспокоился: «Ни воображения у джигита, ни юмора. Услышал от кого-то, запомнил, чтобы впечатление произвести. На кого? Какое? Блин, сам же вычислил: на человека с воображением. На худой конец – с чувством юмора. Воображение, конечно же, на первом месте, потому что воображать можно без какого-либо чувства. Но рожа-то зверская!»
– Икота – это когда икают. Ик! Теперь понял? Извини, дорогой, но я не один, – объявил я бесчувственно ложь. Вслед за ложью решительно и правдиво закрыл дверь.
– Э-э-э… – донеслось из-за двери сперва неуверенное, затем уступчивое: – Молодэц. Гирой. – И наконец понимающее: – Черт, везет же кому-то…
«Гирой…» – иронично похвалил я себя, побрякивая внутренностями в позднем адреналиновом шторме, и выстроил коротенький диалог наполовину в иностранщине: «Hero? Wow!» – «И у меня так же. Хиро… во…»
В довершение ночной неурядицы я осознал, что напрочь растерял сон. Несмотря на убогость просторов, где он оказался растерян, собрать его оказалось не так-то просто. Уснул я на рассвете. Он, кстати, так и не пробился в мою келью сквозь мрачное беснование за окном.