Не унесу я радости земной...
Шрифт:
Что это была за работа? У нашей землячки, племянницы Лунгерсгаузена Елены Павловны Горбуновой, каким-то чудом сохранились две экспедиционные радиограммы тех лет. Только две из многих тысяч. Но они говорят о многом: «Лунгерсгаузену. Вчера вечером на Галабала напал медведь. Положение пострадавшего тяжелое, потерял много крови. Медведь покусал Галабала обе руки, с головы снял часть кожи. Ночью немного спал. Организовано круглосуточное дежурство».
Вторая, написанная рукой Лунгерсгаузена: «Люди с риском для здоровья, даже жизни, перешли вброд протоку Лены, добрались до Титары, в надежде, что вы добились распоряжения Якутска местным властям оказать помощь. К крайнему удивлению и огорчению, ничего не сделано. Четыре дня находимся в безвыходном положении, без продуктов. Вторично категорически прошу…»
Руководил он геологической съемкой и в Южной Сибири, и в Забайкалье, в тех самых местах, где сейчас строится БАМ. Старик отец, заброшенный судьбой из Белоруссии в небольшой сибирский
Однажды в самом длинном поезде планеты — «Москва — Владивосток» — я услышал от студента, возвращавшегося с трудового семестра, стихи. Он речитативом напевал их под аккомпанемент гитары:
Мы летели Над забайкальской тайгой. Был синий день, — Такой, Как иногда бывает В начале осени. На севере, Куда летели мы, На грани Земли и неба Вставали аметистовые дали, — Зубчатый гребень Удоканских И Кодарских гор. Свободный Звонкий воздух Наполнял весь мир До края горизонта И нес Сверкающие плоскости машины. Как этот день, Как воздух, Бездушны были мы И веселы. Навстречу самолету, — Совсем одно, Беспомощное и трогательное, Как заблудившийся мальчишка, Попалось облако. Было оно Так мало, Что, казалось, Его можно было Взять руками И заложить Между страницами тетради, Чтоб сохранить На память об этом дне. Я рассмеялся И снял берет, Приветствуя Беспутного скитальца. Белое крыло Задело краем облако. На мгновенье Оно остановилось, Качнулось, Изменило форму, Потом внезапно Распалось Лиловыми и пепельными перьями, Упало вниз И стало таять, Как след воспоминаний, Которые нельзя собрать… Я рассмеялся снова. В театральном жесте Я скрыл Cмущенье, Неловкость И боль. Я крикнул: — Прощай! Прощай, и не печалься, Как не печалюсь я. Еще совсем немного, И, может, я растаю, Как ты, И там, В бездонной сини, Мы станцуем с тобой Вечернюю зарю. — Немного позже, Но не сегодня, Ты слышишь, Не сегодня! А сегодня — Сегодня небо ясно, И горы Открыты, Как губы женщины. Зачем же Печалиться сегодня.— А кто их написал? — спросил я парня.
— Не знаю. Я переписал их из полевого дневника знакомого геодезиста. Говорят, какой-то геолог. Якобы, он одним из первых работал в горах Кадыра и Удокана.
Это были стихи Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена…
Я снова обращаюсь к памяти нашего земляка, геолога Афанасия Ивановича Демчука:
— В 1947 году мы вместе работали на Ангаре.
Оказывается, мотор в воздухе рассыпался, а кругом ни единой полянки — горы, тайга; сесть некуда. Тогда Генрих говорит оператору (самолет-то специальный, начинен разной поисковой и записывающей аппаратурой): «Включи магнитофон!». Стал диктовать указания экспедиции, родным — на случай, если не дотянут. Потом мы с Генрихом, прежде чем выбросить, прослушали эту пленку. Как сейчас помню: голос спокойный, как будто на очередной планерке… А на Волге он однажды прямо в воду сел.
В 1950 году работы у Генриха Фридриховича прибавилось. Помимо Эвенкийской, он становится главным геологом Обской аэрогеологической экспедиции, ведущей работы в пределах Западно-Сибирской низменности. В те годы им совместно с другими геологами была дана высокая оценка перспективности этого района в части нефтегазоносности, что в дальнейшем блестяще оправдалось.
А с 1952 года и до последних дней жизни Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен — главный геолог Всесоюзного аэрогеологического треста. Он руководит огромным коллективом геологов, работавших во всех уголках нашей страны и за рубежом. Как потом напишут в одной из производственных характеристик, «он был инициатором и руководителем комплексных геолого-съемочных работ в труднодоступных и малоисследованных областях Сибири. С его именем связаны успешно выполненные, грандиозные по своему размаху и значению региональные съемки Нижнего Поволжья, Алтая, Тунгусского бассейна, Енисейского кряжа, побережья моря Лаптевых. Так или иначе в сфере его внимания находились региональные съемки Печорского края, Центральной и Восточной Сибири, Камчатки, Тувы, многих других областей СССР, а также Сирии и ряда территорий Африки».
Дождливым вечером я снова сижу у Горбуновых, разбираю бумаги, перелистываю альбомы.
Сотни фотографий: около самолета в авиационном шлеме — на каком-то таежном аэродроме, у костра, на плоту, на катере, на оленях… В тундре, в тайге, в горах, во льдах… Опухший от комаров, от недоедания… Веселый, печальный… И почти на всех фотографиях — со своими верными друзьями: то это умнейший пес Айнос — суровая полярная лайка, то медвежонок Ушатка, с которым он путешествовал по дельте Лены, то олени… Рассказывают о коне, который ходил за ним по пятам. Очень одинокий в жизни, Генрих Фридрихович любил животных, и они отвечали ему тем же.
И фотографии, которые вызывали мой повышенный интерес, очень редкие в общем количестве: Генрих Фридрихович в цивильном костюме — на ученом совете, на международном конгрессе, в холле фешенебельной гостиницы. Стройный, элегантный, но в то же время постоянное ощущение, что хотя ему и приятно на время сбросить с плеч пропахший походным дымом брезент, но все-таки он чувствует себя немного неловко в этом тщательно отутюженном городском костюме.
И еще одна фотография: рядом с Генрихом Фридриховичем — парнишка. Открытое лицо, широко поставленные смелые глаза. Елена Павловна никак не может вспомнить его имени. Долго искала его письма, но не нашла.
— Ехал он как-то в поезде в экспедицию, в Сибирь. По дороге его беспризорник обворовал. Поймал он его, но в милицию не потащил, а забрал с собой, своим коллектором сделал. Учиться заставил. Потом в институт его устроил. Деньги ему регулярно посылал. Сейчас работает чуть ли не начальником экспедиции то ли в Сибири, то ли в Африке.
Под научно-методическим руководством Лунгерсгаузена Всесоюзный аэрогеологический трест ГГК СССР превратился в ведущее в стране учреждение комплексного геологического картирования.
Но, несмотря на чрезвычайную занятость производственными заданиями, Генрих Фридрихович вел постоянную и напряженную исследовательскую работу, о чем говорит хотя бы список его научных работ, включающий в себя более ста тридцати названий, среди которых ряд капитальных монографий и сводных трудов.
Читая его переписку с отцом, я вдруг обнаружил, что все эти годы он был тяжело болен. Напряжение, с каким он работал, не могло не сказаться на его здоровье:
«Дорогой мой сынок! Все эти отписки: «мне лучше, много лучше», когда спрашиваешь о твоем здоровье, — меня не успокаивают. Мне сообщили о ряде сердечных приступов с тобой. А когда в день своего рождения я не получил от тебя ни письма, ни просто телеграммы, я стал строить самые ужасные предположения. Уж если не можешь без полетов и не врешь, что они тебе разрешены врагами, ну, черт с ними, но тебе нужно — пока еще не поздно — ограничить свою работу и переменить службу на более спокойную. Об этом я бесполезно говорил уже несколько раз. Помни, от переутомления после нервов и сердца может забастовать и мозг — что ты тогда будешь делать?».