Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Шрифт:
Наскоро одевшись и поправляя на ходу форменный галстук, Самохин вышел к нетерпеливо поджидавшей его проводнице, которая боязливо указала пальцем в просвет приоткрытой двери одного из купе:
– Там они…
Майор шагнул решительно внутрь, огляделся. Справа от него, на нижней полке, раскинув руки и свесив ноги до пола, наискось лежал чернявый. Куртка зоновского пошива была распахнута на груди, и на белой майке, как раз в области сердца, расплылось кровяное пятно. По тому, что в такой неудобной позе, вывернув неестественно голову, не смог бы
Старший лейтенант в мятой парадной рубашке сидел напротив, по детски послушно сложив крупные, жилистые кисти рук на коленях. От щеголеватой военной выправки не осталось и следа. Брюки будто изжеваны, а синий китель с золотыми погонами валялся на истоптанном полу. Только остроносые ботинки десантника сияли по-прежнему странным и вызывающим антрацитовым блеском среди растоптанных окурков, пустых бутылок и обрывков газет.
– Погуляли… – покачав головой, протянул Самохин. – И кто ж этого шустрячка ухайдокал?
Старлей поднял всклокоченную голову, и Самохин увидел, что голубые глаза бравого офицера стали какими-то мутными, почти белесыми.
– А… это ты, майор… – прохрипел десантник и, зябко поведя плечами, опять склонился, всматриваясь в свои нелепо сияющие ботинки. Его мелко трясло.
– Эк тебя колотит-то… – посочувствовал Самохин. Он без всякой надежды попытался нащупать пульс у лежащего, для чего пришлось повернуть холодеющую уже, разрисованную синей татуировкой руку. Прочитал вслух кривыми крупными буквами наколотое на кисти имя: «Васо».
– Как дело-то было? Кто его завалил? – обернулся майор к десантнику.
– Я… стропорезом…
Старший лейтенант глубоко, с всхлипом втянул в себя воздух, выдохнул шумно, заговорил сипло:
– Выпили крепко… Как отключился – не помню… Вдруг проснулся и вижу, что этот… Васо надо мною стоит. Одной рукой стропорез в горло упер, другой бумажник из кармана брюк тянет… Я глаза-то открыл, а он заметил и кольнул лезвием… вот сюда… – Десантник провел по шее ладонью, будто пытаясь потрогать невидимый порез. – А второй шепчет: мочи его и уходим! Ну, я спросонок-то не думая даже, левой рукой нож отбил, перехватил правой, вырвал… И, как учили… Наповал!
– Где нож? – деловито поинтересовался Самохин.
– Здесь где-то должен быть… Да вот он!
Под столом валялся уже знакомый Самохину десантный нож-стропорез.
– Тебя как зовут-то? – запоздало полюбопытствовал Самохин.
– Валера… Валерий Николаевич… – криво усмехнувшись, уточнил десантник.
– Дело дрянь, Валера. Срок тебе горит, и немалый. Попытку ограбления, самооборону ты не докажешь. Весь вагон слышал, как вы вместе водку пили да песни орали. Вот и выходит, Валера, что ты по пьяному делу собутыльника грохнул. А это совсем другая статья! Червонцем усиленного режима пахнет. На особое снисхождение не рассчитывай, получишь на всю катушку!
– Да что ты меня сроками пугаешь? – неожиданно вспылил десантник. – Не об этом сейчас думать
– Думать надо, как из этой дохлой ситуации выскочить… Заткнись и слушай меня! – прикрикнул Самохин. Он выглянул в коридор, где уже появились любопытствующие пассажиры, задвинул перед ними дверь купе. – Каждая минута дорога, вот-вот милиция появится. И нечего тут причитать. Если бы ты его не выхлестнул, он бы тебя ножом по горлу… Я-то знаю таких, насмотрелся… Вот, видишь? – Майор старательно наступил подошвой ботинка на рукоятку ножа, пошаркал о линолеум вагонного пола.
– Так… Теперь отпечатков твоих пальцев здесь нет. Затоптал кто-то нечаянно, за это не судят… А дело так было… Выпили вы, ты уснул. Проснулся от крика. Глядь – а эти двое между собою сцепились. Ты хотел было встать, разнять, да не успел. Тот, что убежал… белобрысый! Да, белобрысый, схватил вдруг со стола нож, пырнул усатого в грудь… Васо этого… И деру! А ты, как говорится, не при делах, и что там произошло между ними, из-за чего поссорились – знать не знаешь. Ну как, все понял? На-ка, хлопни стопку, глядишь, полегчает.
Самохин взял со стола недопитую бутылку, плеснул в мутный, захватанный жирными пальцами стакан, протянул десантнику. Тот с отвращением отстранился:
– Не надо… Значит, ты мне, офицеру, предлагаешь человека оговорить?
– Да брось… Для зэка тюрьма дом родной. А добрые люди только спасибо скажут, что преступника за колющую проволоку засадить помог. Он же тебя ограбить, а то и убить хотел!
– А когда его поймают, что я скажу?! – с надрывом воскликнул десантник. – Как я ему в глаза смотреть буду?!
– Да не хрен в его зенки пялиться. У тебя своя жизнь, у него – своя. Он эту дорожку сам выбрал, вот пусть и топает по ней за решетку. Все равно – не сейчас, так потом – убьет кого-нибудь, ограбит или изнасилует и зоной кончит. А тебе там делать нечего… Так что решай, Валера. Другого выхода нет! Даже если этого, белобрысого, задержат, показания на следствии дашь, как я велел. Тебе больше поверят, чем бывшему зэку. Ты ж парень у нас геройский!
Кто-то рванул дверь, и в купе ввалились два милиционера. Впереди шел худощавый молодой лейтенант. Он был подтянут, застегнут на все пуговицы, с черной кожаной папкой под мышкой. За ним пыхтел сержант – пожилой, грузный, в замызганном кителе, с болтающейся спереди, под выпирающим животом, пистолетной кобурой.
– Так… – строго сказал милицейский лейтенант, оглядевшись. – Нам поступило сообщение о происшедшем здесь убийстве.
– Тут еще разбираться надо… – вступился было Самохин.
– Разберемся! – пообещал лейтенант. – Представьтесь, гражданин… – он строго посмотрел на десантника.
– Валерий Николаевич Анохин, гвардии старший лейтенант, воинская часть…
– Вы, гражданин Анохин, признаетесь, что убили этого человека? – прервал его милиционер, указывая на труп.
Десантник обреченно кивнул.