Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Шрифт:
– Эй, генацвале! Что плохо земляка встречаете? Он же с Кавказа родом. Кто там из вас обещал его шашлыком угостить?
– А-а… – вразноголосицу неслось из камеры.
– Вот это я понимаю – лезгинка! – удовлетворенно комментировал, посматривая в приоткрытую дверь, Рубцов. – Танцы народов мира! У двоих Малыш за кавалера, по полу катает, остальные на шконки попрыгали.
– Может, отозвать собаку? – встревожился кинолог. – А то загрызет еще.
– Пусть лучше он их, чем они нас, – рассудительно заметил Федорин.
Рубцов шире распахнул дверь, встал на пороге камеры.
– Ну как вы тут? Познакомились с землячком?
– Началнык!
Рубцов поманил пальцем кинолога, уступил ему место у входа.
– Малыш! Фу! Ко мне! – приказал тот, потом виновато развел руками: – Увлекся. Пойду оттащу, а то сожрет ведь!
Через минуту старшина вышел, держа на коротком поводке возбужденно рычащего пса. Морда у собаки была в крови, на голове на светло-серой шерсти расплылось темно-коричневое пятно.
– Они его по башке чем-то тяпнули, вот он и осатанел, – извиняясь, пояснил собаковод и, подтянув скалящего клыки пса ближе к себе, предупредил: – Разойдитесь, товарищи, дайте пройти, а то еще укусит кого…
Из камеры по одному, с поднятыми руками, потянулись зэки. По команде Рубцова их рассаживали вдоль коридора на корточки, лицом к стене.
– Федорин! Смотри за ними. Кто дернется – бей по башке, – распоряжался Рубцов. – Самохин, возьми вот этого чучмека, отведи в санчасть. Ему, кажись, Малыш палец откусил. Кто еще покусанный? Что у тебя? Фер-ня, заживет. А ты чего? Ладно, пойдешь в санчасть. Самохин! Этого тоже возьми. Остальные, слушай меня! За допущенное вами злостное неповиновение законным требованиям администрации следственного изолятора… я подчеркиваю, козлы, – законным! – ваша камера в полном составе переводится на карцерное содержание. У вас изымаются личные вещи, продукты питания, табачные изделия. На прогулку ваша камера выводиться не будет. До этапа еще три дня. И если за это время хоть одна падла из вас пикнет – я похороню ее здесь, в России. Остальных отправим на родину. У нас такой швали, как вы, тоже полно. Так что скатертью дорожка…
Потом спросил у Самохина:
– Знаешь, где санчасть? Отведи этих двоих туда… – А потом, достав из-за уха припрятанную сигарету, прикурил и, выпустив облегченно дым в потолок, добавил неожиданно: – Все-таки есть там, в Москве, светлые головы! Кто-то под шумок, пока суд да дело, все это зверье из российских колоний по родным республикам распинывает. А это, между прочим, означает, что Союзу нашему, братскому и нерушимому, скоро конец!
Больше ничего чрезвычайного в этот день не случилось. Двух транзитных воров в законе отделили от этапа, заперли в глухие боксы, после чего голодовка сошла на нет, и к ужину зэки уже весело гремели алюминиевыми чашками, передавая их, дымящиеся горячим варевом, через форточки-кормушки, металась хозобслуга, волоча тяжелые солдатские термосы по продолам, и в изоляторе наступила привычная мирная суета.
После прохладного полумрака режимных корпусов на дворе Самохину показалось особенно жарко и солнечно. Майор так и не смог привыкнуть к сезонному переводу стрелок часов, и световой день теперь задрался так, что уходить со службы казалось совестно – до настоящего вечера оставалась еще прорва времени.
На выходе, у КПП, Самохин столкнулся в Рубцовым.
– Нет, все-таки есть прямая выгода в том, чтобы оставаться в младших чинах, – удовлетворенно заявил тот, пропуская Самохина вперед и захлопывая за собой дверь КПП. – Оттопал свое – и домой,
– Точно! – поддакнул Самохин и не удержался, заметил язвительно: – А вот я, товарищ майор, когда в замах начальника колонии ходил, домой только после отбоя в жилзоне собирался. А здесь, я смотрю, лафа. Шесть часов – и все режимники, опера за ворота…
– Подожди радоваться, – возразил Рубцов, – в прошлом году после побега месяц отсюда не вылезали. Половина сотрудников в розыске, половина на продолах.
От ворот изолятора свернули на ухабистую, заросшую пыльной травой улочку, по которой Самохин любил ходить, избегая шумных проспектов. По сторонам ее тянулись ветхие двухэтажные домики с мутными окнами, щербатыми, проржавевшими насквозь коваными оградками, палисадниками и вековыми, давно переросшими дома ввысь тополями. В ряду скособоченных особнячков выделялся новизной построенный уже в нынешнюю пору из белого силикатного кирпича приземистый, как блиндаж, магазинчик. Из его дверей выползала и змеилась по улице длинная очередь.
Водку дают, – завистливо причмокнул Рубцов, – а у меня талоны дома лежат, все не отоварю никак.
– С собой надо талоны носить, – назидательно укорил Самохин, давно перепоручивший подобные заботы жене.
– Да хоть бы и с собой – некогда мне по очередям выстаивать! – И напомнил мстительно: – В отличие от младших чинов я с работы возвращаюсь, когда все магазины закрыты.
– А сегодня? – примирительно поинтересовался Самохин.
– Сегодня Сергеев ответственный дежурный. Неудобно при нем шустрить. Еще решит, что я начальника подстраховываю…
Изнутри магазинчика, протиснувшись сквозь очередь, выбрался мужичок в драной майке, открывавшей густо разрисованные татуировками грудь и плечи. Улыбаясь счастливо, он держал перед собой, как ребенка, обеими руками бутылку водки и уже скользнул было мимо майоров, но Рубцов скомандовал вдруг властно:
– А ну, стоять!
Мужик замер удивленно, глянул испуганно.
– Ко мне!
Счастливый обладатель водки подошел, погасив улыбку и прижимая бутылку к груди.
– Дай-ка, – потянулся к ней Рубцов. Мужик попятился, помотал головой.
– Кому говорю? Дай сюда-а! – Рубцов схватил бутылку, вырвал, легко оттолкнул раскрытой ладонью трепыхнувшегося протестующе мужика: – Не дергайся, ты… Стоять! Ух… «пшенишна-я», – со вкусом прочел на этиетке майор. Цокнул языком, покосился грозно на мужика: – Почем брал?
– Д-дык, командир, по коммерческой… по четвертной, – с дрожью в голосе ответил тот.
Рубцов пошарил во внутреннем кармане кителя, достал деньги, протянул мужику:
– На, двадцать пять рублей, и пошел вон!
– Дык… эта… – Мужик взял деньги, почесал в затылке. – Ты ж не в зоне, командир, чтоб командовать-то…
– Чего-о? – шагнул к нему Рубцов.
Мужик отступил на шаг, поежился, а потом в отчаянии махнул рукой, развернулся круто и опять нырнул в глубину очереди.
Встретив скептический взгляд Самохина, Рубцов сунул бутылку в карман галифе, сказал, ухмыляясь:
– Я здесь неподалеку живу. Всю шушеру местную наперечет знаю. И этого ханыгу. Он же, гнида, всю жизнь не работает, то сидит, то ворует. Вот и пусть лишний раз в очереди вместо меня постоит. Тем более, что водку он по червонцу берет, они тут с продавцами все повязаны. Так что еще и заработал на мне. Разве не справедливо я поступил?