Не все мы умрем
Шрифт:
— Проект памятника уже одобрен мэрией. Наш знаменитый скульптор Бивнев, которому близки такие темы, создал замечательный образ Федора Михайловича наедине с вечностью, но пока еще в глине.
Евгения, которая вначале оторопело слушала шефа, неожиданно подхватила:
— К сожалению, у нас пока на этот проект нет средств. Ищем спонсора, — и выжидательно смотрит на Николая Гавриловича. — У вас нет никого на примете?
Барсуков тоже смотрит на Николая Гавриловича.
— Ну что ж? На нет
В середине водной глади на якоре стоит плот, на плоту — теремок, в теремке живут лебеди. Как раз в это время из теремка показался один, жирный, с выгнутой, как лира, шеей, прошлепал к краю плота и тяжело плюхнулся в воду.
Николай Гаврилович почувствовал к нему необъяснимую ненависть: «Сволочь этакая! Разъелся на мои деньги!»
— Лебеди тоже на пожертвования куплены? — сквозь зубы процедил он.
— Нет, — возразила Евгения. — Лебеди здесь давно. Их разводили князья Голицыны.
— Но зато мы прикупили уточек, — заглядывая в лицо Сморчкова, радостно сообщил Барсуков.
А Евгения тут же показала накладную:
— Вот, пожалуйста. Документы на уточек.
Уточки неожиданно поднимаются на крыло и в ряд, как ассигнации, улетают прочь.
Где-то за деревьями ударил колокол невидимой церкви.
— Да, здесь у нас храм Влахернской Божьей Матери. Хотите посмотреть?
— Ко мне это какое-нибудь отношение имеет? — угрюмо спросил Сморчков.
— Нет. Просто для общего развития.
— Не хочу. — Сморчков повернулся к своим охранникам. — Поехали домой.
До машин все шли быстро и молча. Сморчков был мрачен, как воронежский чернозем. Никогда еще его так нагло не кидали. Что делать?
Они миновали шлагбаум, милиционеры взяли под козырек, а лошадь все так же паслась и паслась, как прежде.
И тут пошел занавес. Конец второго акта.
Что делать, Сморчков придумал по дороге на базу.
И наступил акт третий, последний, решающий.
Не успели Барсуков с Евгенией вернуться в офис, как раздался телефонный звонок. Трубку подняла Таечка:
— Алле? Компания «Экотранс». Кто его спрашивает? Сморчков? К сожалению, его нет. Он в мэрии. С кем? Соединяю.
— Добрый вечер, Евгения Юрьевна! Это Сморчков.
— А, добрый-добрый. Как поживаете?
— Вы искали спонсора на памятник? Я его нашел.
— Что вы говорите! Как любопытно. И кто же это?
— Мой лучший друг. К вам придет человек по фамилии Кошкин из Минфина. Примите его как можно любезней. Запишите телефон: 298-90-10. Да, рабочий. Не забудьте сказать — от меня.
— А чем он занимается, ваш друг? — ошалела Евгения.
— Всем понемножку. В основном — деньгами. Часто посещает нашу базу. Повторяю: это мой лучший друг. Только не забудьте сказать —
— Все ясно, — заулыбалась Евгения. — Мы обязательно ему позвоним. Всего вам доброго.
Конец пьесы, занавес.
Она положила трубку. Ай да Николай Гаврилович! Не ожидала от хозяина плодоовощной базы такого изящного и быстрого решения. И она широко улыбнулась прямо в пустой зрительный зал:
— Вы-то, наверно, думали — стрельба будет? Ничего подобного. Конец счастливый.
Затратные проекты типа «озеленение» — любимое детище Евгении. Удивляетесь, как можно на них делать деньги? Ну, это ее маленький секрет. И стрельба в таких «негоциях» никак не предусмотрена. Евгения начисто отвергает драматургию Чехова. Если во втором акте под мышкой висит автомат, то это не значит, что в третьем акте он обязательно выстрелит. Скорее наоборот. Николай Гаврилович найдет еще одного дурака и поставит его на свое место, лишь бы пьеса окончилась не на нем. Вот и вся драматургия. А вы что подумали?
Рабочий день Евгении кончился поздно, и она возвращалась домой как обычно — в десятом часу. Михаил уже был доведен до нужной кондиции. Сказка о новой воде произвела на дочь такое впечатление, что теперь все, что она не только пила, но и ела, сводило ее с ума.
— Пап, а сосиски тоже сумасшедшие?
— Как сумасшедшие? Ты чего болтаешь?
— Ну как же? Сосиски делают из мяса. Мясо делают из коровы. Корова ест траву. А траву поливает отравленный дождь, от которого все сходят с ума. Значит, сосиски тоже сходят с ума?
— Господи, еще один философ растет на мою голову, — схватился за голову отец, вспомнив о притче, которую любила Евгения. — Скоро не сосиски, а я от вас сойду с ума.
— Значит, мы действуем на тебя как отравленный дождь? Так?
— Сашка, перестань! Спятишь действительно.
— А мама говорит, что надо учиться думать. Самостоятельно, без помощи взрослых. А ты говоришь, что не надо думать. Парадокс? Парадокс!
Евгения слушала беседу отца и дочери с улыбкой. Она тихо вошла и не спешила пройти на кухню. Сняла туфли на каблуках, сунула усталые ноги в мягкие тапочки.
— Ма, — встретила ее падчерица, — у нас с папой противоречие.
— Отцы и дети, — кивнула Евгения, целуя мужа в темечко.
— Тургенев, — тут же подсказала Саша.
— Я тебе сейчас такого Достоевского покажу! — пригрозил отец, стуча пальцем по столу.
— Преступление и наказание?
— Ты посмотри! Ее отсюда не выгонишь. Иди спать!
— Зачем кричать? Сосиску доем — и пойду.
Евгения почувствовала, что Михаил ждал ее, чтобы поделиться событиями на работе. Он был весь переполнен впечатлениями. Поэтому и раздражен.