Не взывай к справедливости Господа
Шрифт:
Вторая ночь прошла в мучительном ожидании чего-то неотвратимого: или плита съедет так, что раздавит его, как жука навозного, или его сердце не выдержит ужаса одиночества и разорвётся.
Ночь длиннее всей его жизни…
Ночь. Бесконечная ночь, словно небесные часы дали сбой и остановились. Время превратилось в осязаемую субстанцию, которая лежала вот здесь, у его ног, тоже неподвижно, как и каменная глыба над ним.
Пространство вокруг него сжалось до размера его осязания, а дальше монолит
Всё.
5
Из мучительного кошмара обрывочных видений его вывел отдалённый звук всплеснувшей воды и лёгкий шлепок весла. Сжатая пружина, высвобождаясь, подбросила его к самой щели. Кирилл громко, что есть мочи, заорал, крик вышел из пересохшей гортани, обрывистый и по-звериному нечленораздельный, но ответа не было.
Он приложил ухо к проёму, но звуки эти больше не повторялись: или лодка ушла далеко, или не было никакой лодки, а только губастый сазан в полусне ударил как лопатой по набегающей волне и тут же сразу ушёл под воду.
Кирилл, обхватив руками голову, горько заплакал.
Всё можно было ожидать в его жизни: и удар пьяного ножа под ребро, и срыв с головокружительной высоты, когда приходилось по консолям и балкам, балансируя руками, ходить, контролируя сварные стыки конструкций, да и в юности, когда сам, восседал не всегда пристёгнутый страховочным фалом на краю, на самом обрезе. Сорвался – и…
И вот теперь, запертому со всех сторон в каменной западне, ему пропадать, как дикому животному, попавшему в ловчую яму.
Отчаянье победило все чувства.
Он даже потерял контроль над временем, и только обречённо стонал, прислонившись головой к шершавому, тупому и безразличному к его судьбе, камню.
Из забытья его вывели детские весёлые голоса. Ватага мальчишек, скатившись кубарем с горы, рассыпалась у самого входа в пещеру, весело хлопоча возле воды. Ещё до восхода солнца самые заядлые рыбачки из местных решили нагрянуть сюда подальше от родительских глаз. Покурить вволю, пожечь костры, поозорничать.
До Кирилла сразу ещё не дошло, что это спасение.
Он засуетился возле камня, машинально стараясь раздвинуть щель, потом с каким-то клёкотом прокричал в отверстие, что он вот здесь: «Сынки! Здесь я! Вот тут! В яме!»
Раздался испуганный визг, и дробная россыпь ног по берегу, по кустам, по каменистой осыпи, – и всё пропало. Снова гнетущая тишина и одиночество.
Ему стало казаться, что эта мальчишеская шебутня только приснилась, или это просто галлюцинация сознания в замкнутом пространстве.
Он снова впал в забытьё тяжёлое, как похмелье.
Уже засветлело небо. Уже птичья разноголосица разбудила, рассыпавшись
Только маленькая серебряная ладанка, как последняя надежда, зажатая в его ладони, пульсировала живым существом, или это несогласная кровь толклась в его жилах, пробуждая волю к жизни…
– Э, ты кто? – раздался грубый мужской голос, уплотненный обычным, ничего не выражающим матерком.
Это один из родителей ребятни, испуганной подземельным голосом, пришёл проверить, – кто там такой, что вздумал пугать детей.
– Друг, это я! Я!Я!Я! Придавило так, что не выберусь!
Мужик просунул в щель лом и попытался сдвинуть плиту, но она даже не шевельнулась.
– А зачем ты туда залез?
– От грозы скрывался! Слушай, не спрашивай! Сходи к Михаилу, у него домкрат есть. Пусть сам придёт сюда!
– У нас Михаилов почти полдеревни! Какой Михаил? Фамилия?
– Шофёр он! Начальство районное возит.
– Мишка-пчеловод? Знаю! Анучин что ли?
– Да не знаю! Анучин, Портянкин, Носков… – Кирилл обрадовался до того, что стал шутить. – Во, попал! Сунь сигарету, курить страсть охота!
– Сунул бы я тебе, да не курю! Петька, айда к дяде Мише пчеловоду, у которого мёд берём! И пусть домкрат прихватит, тут его соседа прищемило! Да, побыстрей! – сказал он одному из мальчишек и снова, просунув лом в щель, попытался расширить прогал.
Но известняковая плита, только легонько шатнувшись, осела. Проём уменьшился до того, что и руки не просунуть.
– Да-а! – только и протянул мужик, быстро выдернув лом из щели. – Грёбаная плита рухнуть может.
– Не трожь! Домкратить надо осторожно! – Кирилл просунул в щель майку. – На, намочи в Дону! Я два дня без воды сижу, горло, как голенище кирзовое.
Мужик просунул обратно ему мокрую майку, и тот стал жадно её обсасывать, как губку.
– Ещё намочи!
Теперь осталось одно нестерпимое желание – покурить.
Но уже слышались весёлые голоса ребятни и зычный голос Михаила:
– Кирюха, я тебя по всему Дону искал! А ты вот оказывается где!
Автомобильный домкрат – штука хоть и небольшая, но это не лом. Гидравлика!
Несколько качков рычажком. Пенёчек – в распорку. Ещё несколько качков. И ещё пенёчек – в распорку. И вот она – свобода!
Кирилл вывалился из проёма и тут же упал на песок.
Михаил был догадливым и сунул бедолаге раскуренную сигарету в рот. Тот, блаженно затянувшись дымом, широко улыбался, словно только что разрешил неразрешимое.