Не забывай меня, любимый!
Шрифт:
– Или мне обеспечивают тишину, или, ей-богу, начну читать «Евгения Онегина»! Всего! – сурово предупредил Дадешкелиани, и молодые люди испуганно смолкли. Поручик глубоко вздохнул, посмотрел в окно, где над кустами жасмина уже сходились тяжёлые дождевые облака, и негромко начал:
Чему бы жизнь нас ни учила,Но сердце верит в чудеса.Есть и непознанная сила,Есть и нетленная краса,И– А далее, дамы, уж простите, не помню, – виновато улыбнулся поручик. И, нахмурив брови, обернулся, когда Дина, не поднимая глаз, спокойным, ровным голосом дочитала:
Но этой веры для немногихЛишь тем доступна благодать,Кто в искушеньях жизни строгих,Как вы, умел, любя, страдать,Чужие врачевать недугиСвоим страданием умел,Кто душу положил за другиИ до конца всё претерпел…– Благодарю вас, Надежда Яковлевна, – сдержанно сказал Дадешкелиани, когда аплодисменты смолкли.
– Не стоит, Зураб Георгиевич, – в тон ответила она. И, поднявшись, направилась к выходу.
– Надежда Яковлевна! Постойте! – крикнул ей вслед Щукин. – А как же мой фант?! Вы должны мне танго!
– В другой раз, Алексей Романович! – не оборачиваясь, пообещала она.
– Дина!!! – укоризненно крикнула ей вслед Мери. – Вернись, так нечестно! Алексей Романович выиграл этот фант! Ну, если не хочешь танго, танцуй хоть вальс, но…
Дина обернулась на пороге. Звонко, на всю веранду объявила:
– Меришка, ту на патяса, сыр лэстэ муястыр кхандэл! На камам, и саро! [18]
– Дина, как ты можешь!!! – возмущённо всплеснула руками Мери, но цыганки уже и след простыл.
– Что, что, что она сказала?! – послышались изумлённые вопросы. – Мери, вы ведь понимаете по-цыгански, что Дина имела в виду?!
– Ничего особенного… – пролепетала девушка, бросая осторожные взгляды в сторону Щукина, у которого был такой вид, словно его прилюдно ударили по лицу.
18
Меришка, ты не поверишь, как у него изо рта воняет! Не хочу, и всё!
– Простите, Алексей Романович… – прошептала Мери, покраснев до слёз. – Я… Дина, я уверена, не считает… Она не знала, что вы тоже… что вы можете понять…
– Оставьте, княжна. Я не первый день живу на Живодёрке, – сухо произнёс Щукин. Встал, коротко поклонился всей компании и вышел из комнаты.
Игра в фанты уже никого не интересовала, барышни и молодые люди принялись взахлёб обсуждать случившееся. На Мери – единственную, кто, кроме Щукина, понял сказанное Диной, –
Было уже довольно поздно, и над старым, запущенным, заросшим крапивой и хмелем садом поднялась ущербная жёлтая луна. Со стороны Петровского парка доносились нестройные завывания какой-то блудной гармони, под которую несколько пьяных голосов вразброд, но с чувством исполняли «Дубинушку». С другой стороны, из-за купола церкви великомученика Григория, поднималось, наползая на нежную сиреневую дымку неба, черно-сизое облако: на Москву шла гроза, и над Бутырской заставой уже раздавалось едва слышное угрожающее рокотание. В загустевшем воздухе теперь не слышалось даже жужжанья комаров. Только в дальнем конце сада, в запущенном малиннике, ещё щёлкал-заливался одинокий соловей.
Дадешкелиани быстро сошёл со ступенек веранды, осмотрелся. Вокруг было тихо. Он вполголоса позвал:
– Дина! Дина, вы здесь?
Ответа не было. Поручик довольно долго стоял не двигаясь, всматриваясь в синеющие сумерки, но в саду по-прежнему царила тишина. Дадешкелиани тихо, с нескрываемой досадой выругался, достал папиросы, зажёг одну. И, вздрогнув, чуть не выронил её, когда совсем рядом знакомый резкий голос приказал:
– Погасите, ради Христа, я не могу больше этого нюхать!
– Дина! – Дадешкелиани поспешно загасил папиросу. Подошёл к цыганке, стоящей в двух шагах, за кустом жасмина. – Вы меня, признаться, напугали. Зачем вы спрятались?
– Затем, что собиралась идти домой! – отчеканила Дина. – И не успела, к прискорбию! Вам что-то угодно от меня?
– Нет… То есть да. Отчего вы убежали от гостей? Я вас обидел?
– Ничуть. Это ведь была просто игра, не так ли? – пожала плечами Дина. Несколько белых лепестков жасмина упали на её рукав, она не глядя смахнула их.
– Мне показалось, что вы вовсе не хотите танцевать, – осторожно проговорил Зураб.
– Совершенно правильно показалось, – отрезала она, отворачиваясь. – Ни с вами, ни с этим несносным Щукиным. Мери с ума сошла, когда выдумала такой глупый фант. Извините меня, Зураб Георгиевич, мне в самом деле пора идти. Наши все уже убежали, бросили меня, а что отец подумает? Вы меня проводите? – Дина обогнула жасминовый куст и вышла на широкую песчаную дорожку, ведущую к калитке. Поручик последовал за девушкой.
– А вот стихи вы читаете хорошо, – вдруг сказала Дина.
Зураб усмехнулся:
– Вы мне, право, льстите… Никогда их не читал, не знал и толком выучить не мог. И сегодняшний вечер – тому доказательство.
– А пугали «Евгением Онегиным»!
– Блефовал безбожно. Вспомнил с грехом пополам Тютчева, которого ещё в кадетском корпусе зубрил… и то позорно не сумел дочитать до конца. Слава богу, вы меня спасли…
– А я, признаться, всё думала, что же сама буду читать, если выпадет мой фант… – Дина в задумчивости то бралась за кольцо калитки, то выпускала его из рук, и колечко тихо позванивало о металлические прутья. – И, не поверите, ничего в голову не лезло! Только одно, и то короткое…