Не заводи романа с инопланетянкой!
Шрифт:
– Смешно, - сказал кто-то сверху.
– А вы кто? – спросил я. – Небось, тоже контрабандный мужичок?
– Он самый! Будем знакомы, меня зовут Николай Павлович Астрофанов.
– Интересная у вас фамилия, - хохотнул я. – С ней вам трудно пенять на судьбу.
– Вы правы, - засмеялся Астрофанов. Я над ней ржу, как только узнал, что девушка с тортиком, самумом ворвавшаяся в мою квартиру – инопланетянка. А как вас величать?
– Я - Виктор Евгеньевич Смирнов, - бодро ответил я.
– Коли мы смеемся, жизнь, значит, налаживается.
– А я Пахомов, Алексей Сергеевич, - раздался снизу
– Что придумывать? – зевнул я протяжно. – Через некоторое время мы расти начнем и сломаем свои гробики, как трава ломает асфальт, вот тебе и воля.
– Не факт, - сказал Николай Павлович.
– Они прочные, и станем мы манкуртами.
– А давайте, станем раскачивать наш штабель, а? – предложил я. Раскачаем, он упадет, смотришь, какой ящик и развалится. Один освободится, будет и другим свобода.
Мы стали раскачиваться, но ничего не вышло. Штабель качался, но падать не хотел.
– Надо ждать, пока остальные проснутся. Тогда и покачаемся, - сказал Алексей Сергеевич.
– А покуда давайте расскажем друг другу, как дошли до жизни такой.
Первым я поведал свою историю, затем другие. Они были примерно одинаковыми. Девушка, являвшаяся с тортиком и менявшая лицо и фигуру в угоду одинокому хозяину квартиры, так или иначе покоряла его сердце, и тот, как остроумно сказал Николай Павлович, в конечном счете «играл в ящик».
Через три дня проснулись еще четверо, и нас стало семеро. Мы не спешили и, играя в «города», загадывая загадки, наперебой рассказывая интересные истории из жизни, дождались воскресения – у эрнян таможенной конторы выходные дни были как у людей. Утром мы сговорились и на раз-два-три раскачали стопку наших гробиков, - так, с подачи Алексея Сергеевича, самого старшего из нас, мы стали называть наши футляры. Та, к великой нашей радости, не устояла и рухнула на бетонный пол Хранилища Вещей, Не Допущенных к Перемещению. Гробик Николая Павловича, лежавший в стопке сверху, треснул от удара. Треснулся и сам Николай Павлович, потому что пришел он в себя лишь через полчаса. Тело его к этому времени подросло, давление на стенки гробика было критическим, и тот распался на составлявшие его дощечки.
Очувствовавшись, Николай Павлович тут же принялся нас освобождать, в этом ему помогали тусклая двадцати-ваттная лампочка, горевшая над входом в наше хранилище и, по мере освобождения, другие наши товарищи по несчастью.
Общим числом набралось нас четырнадцать, причем трое продолжали спать не поменяв даже позы. В общем, народа стало много, иной раз, из-за несоразмерности длин и роста, некоторым из нас казалось, что членов и мошонок в комнате гораздо больше людей. Перезнакомившись и устаканившись, наш кагал узрел насущную проблему нашего освобождения – мы все были наги и просто так бежать по людному городу не могли. Рассевшись кто где, стали соображать, что делать и тут выяснилось, что все одиннадцать членов совещания не хотели бы, чтобы наша история раскрылась обществу, попав в органы массовой информации или, хотя бы в сплетни. И потому, если мы появимся нагишом в воскресное утро Москвы, то толпа обозрения нам будет
– У меня есть идея, - сказал Иван Алексеевич Боровиковский, по образованию ботаник, проснувшийся одним из последних. – Во-первых, нам надо открыть дверь, ведущую наружу. Что-то мне подсказывает, что все мы живем недалеко от места, где сейчас находимся…
– Почему вы так решили? – спросил его Владимир Васильевич Шитников, водитель такси, прекрасно знавший Москву.
– А вы представьте, что вы есть эрнянка, истосковавшаяся до мужчин. Далеко вы уйдете, вынырнув из кротовой норы Эрна-Земля.
– Вы правы, недалеко, - покивал Николай Павлович. – Я бы метров триста пятьдесят прошел.
– Значит, мы можем составить карту данного участка Москвы, - сказал я и пошел к конторскому столику, в ящике которого нашелся и карандаш, и лист бумаги.
Отодвинув стол от стены, мы расположились вокруг него.
– Вы на какой улице живете, милейший?
– взяв карандаш, - спросил я у Владимира Васильевича.
– На Ставропольской, 12.
– Так, рисуем Ставропольскую улицу и дом, - стал я рисовать схему.
– А вы Николай Павлович где обитаете?
– На 40 лет Октября…
…Через 15 минут мы все вместе изучали схему северной части Люблино с улицами и точками, обозначавшими места проживания жертв эрнянского нашествия женщин.
– Кажется, я знаю, где мы находимся. Вот здесь строение11, дробь 2 или 3, - ткнул Шитников пальцем в центр геометрического места точек нашего проживания. А как зовут самую истосковавшуюся эрнянку, скажет нам досточтимый Иван Алексеевич Боровиковский. Его дом в нескольких десятках метрах от нас.
– Ее зовут Алиса, - томно вздохнул Иван Алексеевич. – Хорошая была женщина, я бы за нее в черную дыру пошел…
– Это все хорошо, - сказал я. – Но эта схема говорит нам еще о том, что нагишом бежать или ползти домой за одеждой придется вам. Сможете вы попасть в свою квартиру?
– Почему нет? Ключ под половиком, у меня красть после Алисы нечего…
Вот так, не интересно, даже скучно, закончились наши мытарства. Что делать? Правда всегда неинтересна, и более того наказуема, потому доносить на себя и друзей я не буду. Но скажу, что новая жизнь началась у нас дай бог каждому, потому что через несколько часов после побега из Хранилища Вещей, Не Допущенных к Перемещению мы все спали в своих холостяцких квартирах, в своих сладких постелях, которые не нужно было ни с кем делить.
ЭПИЛОГ
Прошло больше года. Было многообещающее в погодном отношении воскресение, я увлеченно читал в постели свой любимый журнал ЭКО, который беру в библиотеке неподалеку. На самом интересном месте статьи о Канаде раздался звонок. Как был в трусах, я подошел к двери, открыл и увидел… радостно улыбавшуюся Лизу. В руке у нее была картонка, перевязанная голубой ленточкой. Как вы думаете, впустил я ее в квартиру или нет?
Вы угадали, впустил. Видимо, потому что ко мне так и не привилась полезная привычка смотреть в глазок, прежде чем открывать дверь инопланетянкам…