Неандертальский параллакс. Трилогия
Шрифт:
Сели в машину. Внутри было жарко как в аду. Обычно летом Мэри оставляла стёкла самую малость приспущенными — а на дворе всё ещё было лето, осень официально начнётся только 21 сентября — но в этот раз забыла, слишком много всего всколыхнулось у неё в голове от возвращения в Торонто.
Понтер моментально вспотел — он терпеть не мог жару. Мэри завела машину. Она нажала кнопку опускания стёкол и включила кондиционер на полную мощность. Через минуту он начал изрыгать холодный воздух.
Так они и сидели в машине, стоящей на парковке с включённым
— Итак?
Мэри снова подняла стёкла, боясь, что их услышит кто-нибудь, проходя мимо.
— Ты знаешь, что меня изнасиловали, — сказала она.
Понтер кивнул и легонько коснулся её руки.
— Я не сообщила о преступлении, — сказала Мэри.
— Без компаньонов и архивов алиби, — сказал Понтер, — в этом не было особого смысла. Ты говорила, что в вашем мире многие преступления остаются нераскрытыми.
— Да, но… — у Мэри перехватило горло, и она замолчала, пытаясь совладать с чувствами. — Но я не подумала о последствиях. На этой неделе в кампусе снова кого-то изнасиловали. Возле Фаркуарсон-билдинг — того здания, где мы были.
Глаза Понтера расширились.
— И ты считаешь, что это был тот же самый?
— Невозможно сказать с уверенностью, но…
Она не договорила, но Понтер определённо понял её мысль. Если бы она сообщила об изнасиловании, возможно, преступника схватили бы прежде, чем он надругался бы над кем-то ещё.
— Ты не могла предвидеть, что всё так случится, — сказал Понтер.
— Очень даже могла, — резко ответила Мэри.
— Ты знаешь, кто вторая жертва?
— Нет. Нет, об этом не сообщают. А что?
— Ты должна освободиться от этого бремени — а это возможно лишь путём прощения.
Мэри почувствовала, как затвердела её спина.
— Я бы не смогла смотреть ей в глаза, — сказала он. — После того, чему я позволила случиться…
— То была не твоя вина, — сказал Понтер.
— Я собиралась сделать то, что должна была, — сказала Мэри. — За этим я и приехала сюда, в кампус. Я хотела передать улики в полицию.
— Они были в пропавших контейнерах?
Мэри кивнула. В машине к этому времени уже стало совсем холодно, но она не выключала кондиционер. Она должна страдать, она этого заслужила.
Не дождавшись от Мэри продолжения, Понтер сказал:
— Если ты не можешь попросить прощения у других жертв, тогда ты должна простить сама себя.
Мэри немного подумала над этим, а потом, ни слова не говоря, переключилась на заднюю передачу и начала выезжать с парковочного места.
— Куда мы едем? — спросил Понтер. — К тебе домой?
— Не совсем, — сказала Мэри, разворачивая машину и направляя её к выезду с парковки.
Мэри вошла в деревянную исповедальню, встала коленями на специальную подушечку и перекрестилась. Маленькое окошко в стене, отделяющей её от священника, открылось, и она
— Простите меня, отче, — сказала Мэри, — ибо я согрешила.
У Калдикотта был лёгкий ирландский акцент, хоть он и прожил в Канаде уже сорок лет. — Как давно ты последний раз исповедалась, дочь моя?
— В январе. Восемь месяцев.
— Расскажи мне о твоём прегрешении. — Его тон остался нейтральным, не содержал ни упрёка, ни осуждения.
Мэри открыла рот, но слова не шли. Через некоторое время священник подбодрил её:
— Дитя моё…?
Мэри сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.
— Я… меня изнасиловали.
Некоторое время Калдикотт молчал, по-видимому, раздумывая о том, как повести дальнейший разговор.
— Ты сказала «изнасиловали». На тебя напали?
— Да, отче.
— И ты не давала согласия?
— Нет, отче.
— Тогда, дочь моя, на тебе нет греха.
Мэри почувствовала, как что-то сжимается у неё в груди.
— Я знаю, отче. Не в этом мой грех.
— Ах, — сказал Калдикотт, словно ему всё стало ясно. — Ты… ты забеременела? Ты сделала аборт, дочь моя?
— Нет. Нет, я не забеременела.
Калдикотт подождал, не продолжит ли Мэри говорить, но она молчала, и он заговорил сам:
— Это случилось благодаря противозачаточному средству? Наверное, в подобных обстоятельствах…
Мэри действительно глотала таблетки, но с этим она примирилась давным-давно. И всё-таки ей не хотелось лгать священнику, так что она очень осторожно подбирала слова:
— Это не тот грех, в котором я хочу исповедаться, — тихо произнесла она. Потом снова вздохнула, собираясь с силами. — Мой грех в том, что я не сообщила о преступлении в полицию.
Мэри услышала, как скрипнула под Калдикоттом скамья.
— Господь знает о нём, — сказал он. — И Господь покарает того, кто сделал это с тобой.
Мэри закрыла глаза.
— Насильник напал снова. По крайней мере, я подозреваю, что это был тот же самый человек.
— О, — сказал Калдикотт.
«О»? подумала Мэри. «О» и всё? Неужели это и всё, что он может…
Но отец Калдикотт продолжал:
— Ты сожалеешь о том, что не заявила в полицию?
Этот вопрос был, вероятно, неизбежен; раскаяние было частью пути к отпущению. И всё же голос Мэри дрогнул, когда она ответила:
— Да.
— Почему ты не заявила, дочь моя?
Мэри задумалась. Она могла бы сказать, что просто была слишком занята — и это была бы почти правда. Изнасилование произошло вечером накануне отъезда в Садбери. Но она приняла решение до того, как Рубен Монтего ей позвонил в поисках специалиста по неандертальской ДНК.
— Я была напугана, — сказала она. — Я… рассталась с мужем. Я боялась того, что они со мной сделают, что будут говорить про меня, про мои моральные устои, если дело дойдёт до суда.