Неандертальский параллакс. Трилогия
Шрифт:
— В городской черте Садбери живёт 160000 человек, — сказала Мэри, которая полистала в гостинице путеводитель.
— Сто шестьдесят тысяч! — повторил Понтер. — И это маленький город? Вы, Мэре, приехали из другого места, да? Из другого города. Сколько людей живёт там?
— Собственно в городе Торонто — 2,4 миллиона; в агломерации — в зоне сплошной городской застройки с Торонто в центре — около 3,5 миллионов.
— Три с половиной миллиона? — изумлённо переспросил Понтер.
— Плюс-минус.
— Сколько всего людей?
— Во
— Да.
— Чуть больше шести миллиардов.
— Миллиард — это… тысяча раз по миллиону?
— Именно так, — ответила Мэри. — По крайней мере здесь, в Северной Америке. В Британии… ладно, забудьте. Да, миллиард — это тысяча миллионов.
Понтер осел в своём кресле.
— Это… это просто немыслимое количество людей.
Мэри подняла брови.
— А сколько людей живёт в вашем мире?
— Сто восемьдесят два миллиона, — ответил Понтер.
— Почему так мало? — спросила Мэри?
— Почему так много? — спросил Понтер.
— Я не знаю, — ответила Мэри. — Никогда не задумывалась.
— Вы не… в моём мире мы знаем, как предотвращать беременность. Возможно, я мог бы вас научить…
Мэри улыбнулась.
— У нас тоже есть для этого средства.
Понтер поднял бровь.
— Должно быть, наши работают лучше?
Мэри рассмеялась.
— Возможно.
— И вам хватает еды для шести миллиардов людей?
— Мы по большей части едим растения. Мы культивируем… — Раздался гудок; по соглашению с Хак, услышав слово, которого нет в базе данных и о значении которого она не смогла догадаться по контексту, она подавала звуковой сигнал.
– …мы специально их выращиваем. Я заметила, что вам не нравится хлеб, — снова гудок, — э-э… еда, приготовленная из зерна, но хлеб, а также рис — это то, что ест большинство из нас.
— Вы кормите шесть миллиардов человек растениями?
— Э-э… не совсем, — сказала Мэри. — Примерно полмиллиарда человек испытывает нехватку еды.
— Это очень плохо, — сказал Понтер.
Мэри не могла не согласиться. Только тут она неожиданно для себя осознала, что до сих пор Понтер имел дело лишь с весьма облагороженным образом Земли. Он немного смотрел телевизор, но недостаточно для формирования целостной картины. Тем не менее, было похоже, что Понтеру действительно придётся провести остаток своей жизни на этой Земле. И ему нужно будет рассказать о войне, о преступности, о загрязнении, о рабстве — о кровавой полосе, тянущейся через всю историю человечества.
— Наш мир — непростое место, — сказала Мэри, как будто это оправдывало тот факт, что люди голодают.
— Да, я уже понял, — сказал Понтер. — У нас только один вид людей, хотя в прошлом их было больше. Но вас тут три или четыре вида.
Мэри недоумённо тряхнула головой.
— Что? — спросила она.
— Разные виды людей. Вы относитесь к одному виду, а Рубен, очевидно, к
Мэри улыбнулась.
— Нет, это не различные виды. У нас все люди тоже принадлежат к одному биологическому виду — Homo sapiens.
— И вы все способны скрещиваться? — спросил Понтер.
— Да, — ответила Мэри.
— И потомство не стерильно?
— Нет.
Понтер нахмурился.
— Вы — генетик, — сказал он, — не я, но… но… если все могут скрещиваться со всеми, то откуда такие различия? Разве люди не стали бы со временем похожими, демонстрируя смесь всех возможных черт?
Мэри шумно вздохнула. Она не хотела влезать в это болото на такой ранней стадии общения.
— Ну, в общем, в прошлом — не сейчас, вы понимаете, но… — она сглотнула. — То есть, и сейчас тоже, но в меньшей степени, люди разных рас… — гудок в другой тональности: известное слово в непонятном контексте, — люди с одним цветом кожи избегали… скрещивания с людьми с кожей другого цвета.
— Почему? — спросил Понтер. Простой вопрос; действительно, почему?
Мэри слабо пожала плечами.
— Разница в цвете изначально возникла из-за длительной географической изоляции популяций. Но после этого… после этого взаимодействие было затруднено невежеством, глупостью, ненавистью.
— Ненавистью, — повторил Понтер.
— Да, как ни грустно это признать. — Она снова пожала плечами. — В прошлом моего вида много такого, чем я не горжусь.
Понтер довольно долго молчал.
— Я думал над тем, что это за мир, — сказал он, наконец. — Я удивился, когда увидел изображения черепов в больнице. Я видел такие черепа раньше; в моём мире они известны лишь в виде ископаемых останков. Это было поразительно — увидеть во плоти то, с чем раньше был знаком лишь в виде костей.
Он снова замолчал, глядя на Мэри так, словно до сих пор дивился её внешности. Она смущённо поёрзала на стуле.
— Мы ничего не знали ни о цвете вашей кожи, — сказал Понтер, — ни о цвете волос. Наши… — гудок; гудком Хак также заменяла слова, для которых не могла найти английского эквивалента, — были бы поражены, узнав, насколько разными вы могли быть.
Мэри улыбнулась.
— Ну, не все эти различия природные, — сказала она. — Вот, к примеру, мои волосы на самом деле не такого цвета.
Понтера явно удивила это новость.
— И какого же тогда?
— Да такого, серовато-коричневого.
— И почему вы его изменили?
Мэри пожала плечами.
— Самовыражение, и… в общем, я сказала, что они серовато-коричневые, но на самом деле они больше серые, чем коричневые. Мне… как, как впрочем, и многим другим, не нравится такой цвет.
— У моего вида волосы становятся серыми с возрастом.
— И у нас тоже; волосы такого света мы называем седыми. Никто не рождается с седыми волосами.